Его разбудил взгляд. Михаил лежал лицом к стене и боялся повернуть голову. Он был уверен, что смотрят уже давно и видят, что он проснулся. Попробовал всхрапнуть, но не получилось, тогда он забормотал, и ему поверилось, что мычание вышло похожим на сонный бред. Рядышком, почти над самым ухом, раздавалось мальчишечье посапывание: чуть свистящий вдох и мягкий глухой выдох. А в стороне такой же размеренный ход будильника. Зачесался затылок. Михаил проклинал себя, но повернуть голову боялся. Вдох — выдох. Тик — так. Вдох — выдох. Тик — так. Минута, вторая, а может, все еще первая. По голове словно насекомые ползают…
Посапывание стало перемещаться, а потом и вовсе прекратилось, но он все еще боялся шевелиться. Лежал, вспоминая, где оставил одежду, на случай, если придется вскакивать и бежать из дома, пока не успели задать ни одного вопроса. Хлопнула дверь, и сразу перестал чесаться затылок.
Торопливо свернув за угол дома, он встретил Витьку Матюшова.
— Вот ты где попался, — облапил его старый знакомый. — Чего, поросенок, носа не кажешь? Как ты хоть себя чувствуешь?
— Неважно.
— Что так?
— Хотел на службу определиться, да Краснухин в трудовую полез. Жизни начал учить. Вы что, поприличней механика не могли найти?
— Да я там уже не работаю. Год, как в СМУ перевелся. Через три дня отпуск кончается. А ты куда?
— А может, в СМУ попробовать?
— Чего ты сейчас потащишься. Говорю же, через три дня выйду на работу и все улажу. Айда со мной, там ребята в «козла» стучат, а меня, как проигравшего, гонцом снарядили. И Генка там, помнишь Генку? Он, как и ты, фармакологией одно время увлекался.
— Теперь вспомнил.
Играли на высадку, а когда требовалось — посылали «козлов» принести чего-нибудь для бодрости духа.
Встретив старых знакомых и пропустив пару стаканов портвейна, Михаил отмяк, а через десяток партий ему казалось, что он никуда не уезжал из поселка, все было таким родным и привычным. Чтобы не докучали воспоминания о вчерашнем дне, он барабанил по столу, не жалея рук, и, войдя в раж, врезал на «рыбе» с такой силой, что костяшка, повернувшаяся при замахе ребром, пробила мякоть на подушечке под большим пальцем. Михаил увидел кровь и гордо понес ладонь по кругу. Игроки внимательно и восхищенно смотрели на ранку. Кровь жидкой струйкой стекала в пригоршню и расползалась по линиям на ладони. Появилась легкая пульсирующая боль, но она только радовала, прибавляя удару весомость. Чтобы унять кровотечение, он прижал рану к губам.
— Хлесткий ударчик, ничего не скажешь, — хвалили игроки.
— А вы как думали. Может, кто-нибудь повторит или слабо?
— Вытри, — сказал Витька Матюшов, — всю бороду устряпал, герой.
Михаил достал старательно отутюженный Ниной платок и вытер лицо.
— Все?
— Еще немного на скуле.
А над ранкой так и стоял красный бугорок, от которого сбегала в горсть тоненькая ниточка крови.
— Не сворачивается.
— Это потому, что водки много пьешь. Видишь, какая жиденькая она у тебя, — объяснил пенсионер Никитыч.
Михаил не посчитал нужным отвечать ему. Он с любовью посмотрел на ладонь и снова поднес ее ко рту.
— Подорожник нужен, — сказал Витька и пошел искать.
А гонец все не возвращался. Доминошники начали беспокоиться. Садиться за новую партию никто не хотел. Все поглядывали на дорогу.
— Как бы не заблудился ваш снабженец, — подзуживал Никитыч. — Вино нести помощников найти нетрудно.
Пенсионер волновался больше всех, хотя его денег у гонца не было. Он вообще никогда их не давал и участвовал в компании как «банкомет». Разливал он, конечно, мастерски, на любой заказ, даже по взносу умел разделить: дал шестьдесят копеек — получи на шестьдесят, дал восемьдесят пять — нальет на восемьдесят пять. Подгулявшие мужички порой специально бегали за ним, чтобы Никитыч продемонстрировал свое искусство, зачастую — на пари. Случалось и Михаилу угощать старика, но теперь широкая спина почетного «банкомета» раздражала его.
Пришел Витька Матюшов и вывалил на стол пригоршню пропыленных листьев.
— На, вместо подорожника… Может, и у тополя целебные свойства есть. — Потом, увидев унылые лица игроков, добавил: — Скучновато без бормотухи-то?
— Наверное, Генке пришлось в дежурный бежать.
— А может, встретил кого на обратной дороге, — не унимался Никитыч.
Михаил выбрал самый большой листок, слил на него остатки вина из стакана и прилепил к ранке. Края заплатки загнулись вверх. Он стал приглаживать их пальцами. Из-под листка выступила кровь.
— Не сворачивается. — Он и не хотел, чтобы сворачивалась, ревниво замечая, что ожидание Генки ослабило интерес к нему.
— Мне, наверное, премия полагается?
— За что? — привстал Никитыч.
— Даже две. Одну — как пострадавшему, а вторую — за классный удар.
— Ударчик действительно классный, — подтвердил Матюшов.
— Дурное дело — не хитрое.
— Нет, я считаю, что стакан заслужен в честном и беспощадном бою.
— Мое дело стариковское. Я свое отгулял. А вон и гонец.
Генка шел прямо на Михаила, и герой, сорвав ненужную заплатку, с гордостью протянул ему ладонь.
— Во, шестерочным на «рыбе» врезал — и до крови. Мужики премию присудили.
— Пацан у тебя сгорел!
— Какой пацан?
— Твой Славка.
— От чего сгорел, от водки?
— Дурак ты, Миша, на стройке соляркой облился и вспыхнул. Беги скорей.
— Врешь.
— Беги, говорят.
— Ладно, наливай.
Никитыч потянулся к бутылке, но Генка сам выдернул зубами пластмассовую пробку и круто опрокинул спасительницу. Его рука дрожала. Густой красный портвейн булькал и пенился. Вино текло по кулаку и капало на стол, но Генка все еще держал бутылку горлышком вниз.
— Добро льешь.
Генка резко повернулся к Никитычу, но сдержался.
Михаил отставил пустой стакан и снова спросил:
— Врешь?
— Беги, кому говорят.
Михаил пошел, медленно, еще надеясь, что его вернут, прислушиваясь к разговору за спиной.
— Может быть, ты пошутил, чтобы нам больше досталось? — спрашивал Никитыч.
— Старый ты человек, а то бы следовало… Наконец Михаил побежал.
Строили на краю поселка. Улица, поворот, еще один поворот. В боку сильно закололо, и пришлось перейти на шаг. Его никто не окликал, никто не останавливал, впрочем, с чего бы случайные встречные должны заговаривать с ним, но Михаила это встревожило: «Какие могут быть шутки с горючим и зачем пацану тащиться на стройку? Ведь ни одной книжки за, красотища кругом, а ему приспичило на стройку грязь собирать. И сторож хорош, пальнул бы в одного солью, чтобы другим неповадно было, так нет же, давит ухо в укромном уголке смену напролет и никакого дела до того, что шпана по стройке шастает. Горючке что, ее для того и гнали, чтобы она горела, а пацанов хлебом не корми — дай со спичками побаловаться…»
