Речь Ольги Берггольц отличалась от других. Она критиковала литературное начальство, говорила, что к литературе у нас подходят "не с позиций мастерства и художественности, а совсем с других позиций, нередко конъюнктурных". Напомнила о писателях, которые "не входят в обойму", – Михаиле Светлове и Евгении Шварце.
Стенограмма ее выступления содержала ремарки: "Движение в зале" и "Аплодисменты". Но в стенограмму съезда попало не все.
Писатель Григорий Свирский рассказывал, какое впечатление произвела Берггольц:
"Помню, как повалили в зал писатели, дожевывая на бегу бутерброды. Это объявили выступление "блокадной поэтессы" Ольги Берггольц. Белое, испитое, измученное лицо ее и едва слышный мерцающий голос вызвали в президиуме почти панику: она заговорила о праве писателя на самовыражение… О том, что без самовыражения нет ни писателя, ни литературы… И вдруг, повернувшись к дергающемуся президиуму, она сказала с усталостью и застарелой тоской вечного зэка: – А вообще вам этого ничего не надо… Литературы, говорю, не надо. Вам нужен один писатель, да и то… Ни я, никто из соседей так и не разобрали завершающего слова… "Да и то…" – что "да и то…"? Это слово выпало из официальной стенограммы, из которой вообще выпадало довольно много. Мы принялись выспрашивать всех подряд: "…Что "да и то…"?" Сама Ольга Берггольц уже не помнила: она сидела в буфете, в углу, наливая дрожавшей рукой водку в стаканы и стараясь хоть таким путем быстрее уйти, пускай на время, из этого страшного мира, где литературу публично казнят, как некогда казнили цареубийц"
[138].
Но непублично начиналось счастливое время, когда люди собирались в квартирах, на кухнях и обсуждали новый роман "Оттепель" Эренбурга, статьи в "Новом мире", спорили о Ленине, о Сталине, о войне.
Лев Копелев и Раиса Орлова писали: "Во время Второго съезда писателей в декабре 54-го года в сатирической стенгазете появился лозунг: "Поднимем критику до уровня кулуарных разговоров!" Домашние кружки и были этими критическими кулуарами. И мы тогда много смеялись. Везде возникали самодеятельные сатирические группы, в Писательском клубе образовался ансамбль "Верстки и правки". Новорожденное общественное мнение вырывалось из кружков, из кулуаров в более многочисленные аудитории"
[139].
А Ольга в эти годы старается вызволить своих друзей из тюрем и лагерей. И первое письмо на имя генерального прокурора Руденко – о судьбе Анатолия Горелова:
"Я знала А. Е. Горелова, – писала она в прошении, – задолго до ареста и даже некоторое время работала вместе с ним в газете "Литературный Ленинград"… Он не шел в работе на компромисс, никогда не перестраховывался, не конъюнктурничал, не боялся остроты и резкости в литературной полемике". Дело Горелова было пересмотрено, и вскоре он был освобожден.
Но главным для нее оставалась битва за честное имя Бориса Корнилова. Это был ее долг, ее покаяние. Заявление на имя военного прокурора Ленинградского военного округа Ершова Ольга написала 6 апреля 1955 года. А 5 января 1957 года Верховный суд СССР вынес определение об отмене приговора Борису Корнилову с формулировкой, что его дело было сфальсифицировано.
XX съезд и его последствия
14 февраля 1956 года докладом Н. С. Хрущева о "Культе личности и его последствиях" открылся XX съезд партии. Выступление проходило в закрытом режиме. В докладе разоблачались преступления Сталина и осуждался культ личности, однако не ставились под сомнение победы социализма.
О том, что происходит на съезде, Ольга узнает в больнице. Там она пишет сценарий "Перворосссийск" для режиссера Григория Козинцева и вторую часть "Дневных звёзд".
В мае у себя на даче в Переделкино застрелился Александр Фадеев. Эта смерть потрясла Ольгу. Она мчится на похороны в Москву. И хотя власти писали в газетах, что причиной самоубийства стал алкоголизм, среди писателей идут нескончаемые разговоры, что Фадеев покончил с собой из-за угрызений совести – не мог вынести упреков товарищей, вернувшихся с каторги.
С декларативными заявлениями Хрущева о борьбе против произвола лиц, злоупотребляющих властью, об исправлении нарушений социалистической законности Ольга связывает новые ожидания и надежды, но уверена, что все изменения надо начинать с самих себя. И в первую очередь это касается их, писателей.
15 июня 1956 года, выступая в Центральном доме литераторов, Ольга говорила: "Считаю, что одной из основных причин, которые давят нас и мешают нашему движению вперед, являются догматические постановления, которые были приняты в 1946–1948 гг. по вопросам искусства… И вот что самое страшное, что под этим постановлением и под докладом Жданова, который читался по этому постановлению, мы живем до сих пор…"
[140]
Основной пафос ее речи сводился к словам "Мы действительно очень много лгали".
Ответом на выступление Ольги стала записка, присланная из отдела культуры ЦК КПСС, "О некоторых вопросах развития современной советской литературы" от 27 июля 1956 года. В ней, в частности, говорилось: "О. Берггольц дошла до того, что постановления ЦК КПСС изображала как продукт творчества щедринских градоначальников. Показательно, что это развязное выступление было встречено аплодисментами части аудитории. Председательствующий на совещании член парткома писателей т. В. Рудный фактически солидаризировался с О. Берггольц, признав в заключительном слове обсуждение плодотворным. Существует необходимость разъяснить писателям, что, несмотря на отдельные неточности и ошибки, имеющие частный характер, постановления ЦК КПСС по идеологическим вопросам сохраняют все свое принципиальное значение, отражают позицию партии, направляющей наше искусство по пути жизненной правды и народности. Критика упадочного декадентского искусства, формалистического трюкачества, серости и примитивизма необходима и плодотворна для развития современного советского искусства. Задача воспитания бодрых, идейных, верящих в победу нашего дела строителей коммунизма, отношение к литературе как к делу огромного общественного значения, призыв к глубокому изучению действительности и к активному вторжению в жизнь – эти положения, составляющие основной пафос постановлений ЦК КПСС, выражают незыблемые основы политики партии по вопросам литературы и искусства"
[141].
А 15 августа, ровно через месяц после Ольгиной речи в Центральном доме литераторов, состоялось закрытое партийное собрание, на котором после обсуждения доклада Хрущева и итогов XX съезда большинство выступающих уже обличали позицию Берггольц.
