Младший сын Шамиля был не менее романтической фигурой, чем старший. Чичагова рассказала историю его первого брака: «Женитьба его несколько оригинальна; юношей он был в гостях у Чохского наиба Энкау-Хаджио. Во время беседы с Шафи-Магометом Энкау кликнул свою дочь, бывшую в соседней комнате. Веселая восемнадцатилетняя Аминат распевала песенки, не подозревая, что у отца сидит гость; она выбежала к отцу без чадры, столкнулась лицом к лицу с красивым молодым человеком, вскрикнула, закрыла лицо руками и выбежала из комнаты при громком смехе старика отца. Шафи-Магомет также сконфузился; шутка Энкау разыгралась свадьбой».
Мухаммед-Шефи попросился на русскую службу. 8 апреля 1861 года он стал корнетом Лейб-гвардии Кавказского эскадрона Собственного Его Императорского Величества конвоя. Вместе с семьей он переехал в столицу. По жуткому совпадению в том же 1862 году, когда старший брат лишился любимой жены, от чахотки умерла и дорогая сердцу Мухаммеда-Шефи Аминат.
Шамиль
В 1877 году Мухаммед-Шефи, уже полковник, рвется на войну с Турцией, но его не пускают, опасаясь возможного влияния старшего брата Гази-Мухаммеда — генерала османской армии.
После выхода в отставку (1885) Мухаммед-Шефи переезжает из Петербурга в Казань. Здесь он женится во второй раз на дочке состоятельного казанского купца с красивым именем — Биби-Мариам-Бану-Хаджи. От этого брака у младшего сына Шамиля родились две дочки — Фатимат-Заграт и Нафисат.
Любопытно, что старшая в 1912 году вышла замуж за Мухаммеда Али Дахадаева, который спустя всего несколько лет стал знаменитым кавказским революционером Махачом Дахадаевым, создавшим Дагестанскую красную армию. В 1918 году революционер попал в руки князя Нух-Бека Тарковского. Потомок дагестанских шамхалов немедля расстрелял зятя Мухаммеда-Шефи в Порт-Петровске (в 1922 году город стал именоваться Махачкалой в честь Махача). Это убийство можно считать отложенной вендеттой дагестанских аристократов, которых Шамиль с таким упорством лишал привилегий, а часто и жизни…
Шамиль все же совершил хадж. Имам получил разрешение на паломничество весной 1869 года. Тогда он вместе с семьей жил в Киеве, куда ему разрешили переехать, подальше от губительного для горцев калужского климата.
В Мекке Шамиль обошел Каабу — главную мусульманскую святыню, расположенную во дворе мечети Масджид аль-Харам (Заповедной мечети). Аравийское путешествие лишило его последних сил. Легендарный имам быстро слабел. Еще более подорвала его здоровье смерть двух дочерей, заболевших в дороге. Семидесятитрехлетний Шамиль понимал, что и его жизнь заканчивается. Вначале своего последнего похода он рассчитывал вернуться в Россию. Судьба распорядилась иначе. Доехав до Медины, Шамиль почувствовал приближение смерти. Последней его просьбой было увидеться с сыновьями, которых оставили в России в качестве гарантии его политической лояльности. Отпустили только старшего Гази-Мухаммеда, но и он не успел увидеть отца живым.
4 февраля 1871 года, или десятого дня месяца зул-хиджжа 1287 года хиджры, имам Шамиль умер. Его похоронили в Медине, на кладбище Джаннат аль-Баки, где покоится множество родственников пророка Мухаммеда и его сподвижников.
Воронцов
ВОРОНЦОВСКАЯ КОЛЕЯ
«Вы пожертвовали Муравьевым в угодность Воронцову (рука не слушается, чтобы назвать его князем) и гнусным его клевретам. Сердце обливается кровью, когда подумаешь, что делалось за Кавказом при помощи мужчин и женщин. Ленивый только не брал денег из государственной казны или земель из казенного управления. О наградах чинами и орденами и говорить уже нечего: их сотнями бросали на всех, кто умел подбиться к любимой или к любимому. Также точно раздавались и места: люди, неспособные быть даже писцами, достигли мест вице-губернаторских и председательских и обвешаны всеми возможными орденами. Все это делали деньги, или женщины, тоже не без денег, а пресловутый „полу-министр, полу-невежда“ подписывал все, знаемое и незнаемое, в угодность своей и жениной партии. Чтобы удовлетворить своим и жены своей слабостям, Воронцов, как старый плут, под гнетом которого давно уже, прежде 1845 года стонал и весь Новороссийский край, тактически размерял все свое управление за Кавказом, и зная преступные свои и любимцев своих привычки, заранее, при самом отъезде своем в Грузию, в 1845 году, испросил от вашего отца индульгенцию, и вас самих тогда же поставил свидетелем, чтобы никого не преследовать, кто будет беззаконничать и обирать и казенные, и частные деньги и имения».
Вы одолели пространный отрывок из анонимного письма, которое было отправлено в августе 1856 года в Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии — политическую полицию Российской империи. Адресатом письма был император Александр II, взошедший на престол чуть более года назад. Автор послания скрылся за пафосной подписью «преданный отечеству сын». Письмо посвящалось отставке с поста кавказского наместника генерала Николая Муравьева, пробывшего в этой должности менее двух лет (1854–1856). Но в нем больше говорилось о Воронцове и его «клевретах».
«Преданный отечеству сын» даже использовал перевранный кусок знаменитой пушкинской эпиграммы на Воронцова, которая в оригинале выглядит так: «Полу-милорд, полу-герой, полу-купец, полу-подлец, и есть надежда, что будет полным наконец». Или в другой редакции вот так: «Полу-милорд, полу-купец, полу-мудрец, полу-невежда, полу-подлец, но есть надежда, что будет полным наконец». Солнце русской поэзии, увлеченно преследовавшее жену Воронцова Елизавету Ксаверьевну (дело было еще в 1824 году в Одессе), намекал в своих сатирических миниатюрах на англоманство Воронцова («полу-милорд»), на страсть графа к развитию торговли и промышленности («полу-купец») и на его неприятие модного тогда Джорджа Байрона («полу-невежда»).
Отставку Муравьева и назначение наместником князя Александра Барятинского автор анонимки описывает как почти личную трагедию, сокрушаясь, что теперь «все управление пойдет по воронцовской колее». Такому пути писавший противопоставлял традиции Алексея Ермолова, приверженцем которой он считал Муравьева. Это ложный взгляд. Вряд ли стоит видеть в старых приятелях Ермолове и Воронцове политических оппонентов, лидеров каких-то различных направлений или кланов. Ведь именно на свидание с отставником Ермоловым поехал Воронцов перед тем, как отправился покорять Кавказ.
Столкнуть некие забытые идеалы ермоловских времен с воронцовским наследием попытался сам Муравьев. В январе 1855 года он написал Ермолову письмо, в котором не поскупился на упреки в адрес своих предшественников (в первую очередь Воронцова) и их окружения: «В углу двора обширного и пышного дворца, в коем сегодня ночую, стоит уединенная, скромная землянка ваша, как укоризна нынешнему времени. Из землянки вашей при малых средствах исходила сила, положившая основание крепости Грозной, покорению Чечни. Ныне средства утроились, а все мало да мало. Деятельность вашего времени заменилась бездействием; тратящаяся ныне огромная казна не могла заменить бескорыстного усердия, внушенного вами подчиненным вашим для достижения предназначаемой вами цели». И вот еще: «Исправить в короткое время беспорядки, вкоренившиеся многими годами беспечного управления, а в последнее время и совершенным отсутствием всякой власти и управления, — труд великий, поздних последствий которого я не увижу и который доставит мне только нарекание всего населения. Но вы, зная меня, убедитесь, что это меня не останавливает: если не достигну конца, то дам направление сему великому делу, поглощающему силы и кару России. В землянку вашу послал бы их учиться; но академия эта свыше их понятий». Муравьев попрекал высшее «кавказское» офицерство и чиновничество бездействием, сытостью и роскошью.
