– Случилось что?! – ежась на сыром холодном воздухе, спросил Матвей и прислушался.
Ветер доносил переборы гармони, пьяные выкрики и смех.
– Случилось... случилось... – Пелагея тоже бросила в сторону двора председателя настороженный взгляд.
– Ну... тогда... давай в дом, что ли...
Матвей нырнул в дверь. Пелагея шагнула за ним. В нос ударил удушливый запах кислых тряпок и нищего запущенного жилища. Пройдя сквозь захламленные сени, женщина остановилась возле какой-то шершавой мебелины, вроде стола. Из дальнего угла, похоже отгороженного занавеской, послышалась возня, потом недовольный мужской голос и даже звонкий шлепок. Похоже, что не вовремя разбуженный Никодим отвесил сыну приличную оплеуху. После этого раздался голос Прасковьи. Она что-то сказала своим мужикам и первой обратилась в Пелагее.
– Мать Пелагея? Ты ли? – решила уточнить она. – Неужто Мотька не врет?
– Я это, Прасковья, я...
– Это ж с какой такой радости сама попадья к нам припожаловала? – Оттолкнув жену, к Пелагее вышел Никодим, кутаясь в какую-то темную тряпку. Женщина вдруг сообразила, что в доме было почти так же холодно, как на улице. Поскольку она продолжала молчать, Никодим вынужден был спросить еще раз: – Чего пришла-то, Пелагея?
– В доме председателя милиция гуляет... из города, – сказала она.
– Нам-то че? – удивился Никодим.
– Вам именно, что ниче. К вам не придут.
– Не придут! – прогремел Никодим. – Чего у меня брать-то, окромя тараканов? Да и те, кажись, передохли! А, мать?! – обратился он к жене. – Тут попадья до тараканов пришла. Есть у нас тараканы аль нет?!
Прасковья выскочила к Пелагее в навязанном на исподнюю рубаху платке и сказала:
– Не слушай его, Пелагея. Что за дело-то?
Пелагея еще раз отерла ладонью лицо, будто грязные разводы на щеках мешали ей соображать. Потом поставила на стол совершенно мокрый и тоже в грязных разводах мешок.
– Вот... Здесь кое-какие церковные ценности: чаша для причастия, блюдо для просвирок, старинное Евангелие, – тяжело вздохнув, сказала она и вскинула на женщину, кутающуюся в платок, полные слез глаза. – Схорони, Прасковья... Христом Богом прошу!
– Ты тута... со своим Христом... не больно-то... – попытался встрять Никодим, но жена живо оттеснила его в сторону.
– А чего ж Евангелие-то принесла? – спросила она. – Это ж книга...
– А им... – Пелагея мотнула головой в сторону председателева дома, – все равно... В Березовке церковь полностью сожгли. Так хоть что-то сберечь... К вам они не пойдут. Сбереги, Прасковья...
– А вдруг они... – Прасковья тоже мотнула головой в ту сторону, откуда продолжали нестись переливы гармони, – спросят, где, дескать, Евангелие или... чаша...
– Откуда им, нехристям, знать, что в церкви должно быть! Кое-что, конечно, пришлось оставить...
– И то верно... и то верно... – мелко закивала Прасковья.
– А я потом... ну... когда они уедут... заберу у вас... Так берешься схоронить иль нет?
– Дык ведь... даром-то... чего ж перемогаться с твоим скарбом? – опять встрял Никодим. – А вдруг председателю втемяшится в башку ко мне завернуть, а тут... эдакое... церковное...
– Я не даром, – вздохнула Пелагея и полезла в свой мешок. Она вытащила оттуда завернутую в старенькую шаль шкатулку, подержала ее некоторое время подле груди, будто малое дитя, а потом развернула цветастую ткань и открыла крышку шкатулки. В темноте драгоценности Пелагеи даже не сверкнули, и она вынуждена была пояснить: – Здесь украшения, что отец мне дарил, когда я еще в девках была. И еще бабкины, фамильные. Я их не надевала с тех пор, как сюда вслед за Захарием приехала. Для дочки берегла. Тут и серьги, и броши старинные, заколки и в волосы, и для одежды, ожерелья, перстеньки... В общем, золото, серебро и самоцветные камни...
Пелагея замолчала, вспоминая, как папенька в один из дней ангела застегнул на ее шее изумрудное ожерелье. Никодим с Прасковьей тоже молчали, уставившись в шкатулку. Пелагея очнулась первой. Она захлопнула крышку, снова обернула шкатулку шалью и сказала:
– Сохраните все... церковное и мое золото... тогда половина из этой шкатулки – ваша будет... Для дочки... Дуси вашей... Думаю, это хорошая плата за риск.
– За что? – переспросила Прасковья.
– Ну... за то, что вы беспокоиться будете... как бы к вам председатель милицию не привел...
– Плата хорошая, – уже без всякой дурашливости в голосе сказал Никодим, взял из рук Пелагеи шкатулку и протянул руку за мешком. – Схороним все, не беспокойся... Только уж ты уходи побыстрей, а то вишь... – Он бросил взгляд в окно. – Не гогочут уже... Вдруг ночью по селу пойдут? С них станется... Ты уж лучше иди себе, Пелагея, домой! Иди... А то не ровен час...
Пелагея кивнула и вытащила из-за пазухи две бумажки.
– Вот тут... – она махнула ими перед носом Никодима, – опись в двух экземплярах...
– Чего-чего? – не понял он.
– Ну... записано тут, что в мешке и в шкатулке. Один список вам, другой – мне.
– Это на что ж? – скривился Никодим.
– Чтобы потом сверить... чтобы не пропало ничего.
– Не доверяешь, значит? Чего ж тогда притащилась? Шла бы к тем, кому доверяешь! Кто там у нас чаще всего лбом об пол бьет, а, мать? – И Никодим расхохотался. – Во! К Козыревым иди, а, Пелагеюшка! Им много чего прятать придется! Где свое, там и твое схоронят!
– Не слушай ты моего дурака! – Прасковья вышла вперед и для верности одной рукой взяла попадью под руку, другой – торопливо перекрестилась. – Вот те крест святой! Истинный! Все сбережем! Не сомневайся!
Пелагея вздохнула, пониже натянула на лоб платок и пошла к выходу из холодной и сырой избы самого бедняцкого на селе хозяйства Никодима Епифанова.
Наши дни
МАРИНА, НОННА И ИРИНА
Три женщины в черных одеждах сидели за кухонным столом. Посередине стола стояли ополовиненная бутылка водки и три тарелки: одна с кружочками соленых огурцов, другая – с тонко нарезанной колбасой твердого копчения, третья – с черным хлебом.
– Теперь, я думаю, ты не станешь больше отмахиваться от моих слов, – сказала Нонна и положила в рот прозрачный ломтик копченой нарезки.
Марина слегка тряхнула головой и ответила:
– Если бы мне кто-нибудь посторонний рассказал такое о своей семье, я решила бы, что это одна из страшилок, которыми люди любят пугать друг друга, коротая время в поездах дальнего следования или в больницах.
– Очень качественная страшилка... – проронила Ирина, крутя в пальцах стеклянную стопочку с тремя золотыми ободками.
– Нет, ну ты скажи, Маринка, какого черта Лешка полез разнимать этих уродов? – Нонна вскочила из-за стола и принялась ходить взад-вперед по кухне.
