Чтобы компенсировать плохонький ленч, вечером они отправились в заведение "У Арманда" на "лучшую в Вашингтоне чикагскую пиццу", а потом ели мороженое в "Свенсене", потом смотрели скучный боевик, просто чтобы пережить изумление от того огромного экрана, видеть который — все равно что пережить противоположность погребения, а может, даже противоположность умирания.
Пятью часами позже, когда во всем доме светилась только клавиатура домофона, Тамир, тряхнув за плечо, разбудил Джейкоба.
— Ты что? — спросил Джейкоб.
— Пошли, — шепотом ответил Тамир.
— Что?
— Вставай.
— Я сплю.
— Спящие не разговаривают.
— Это называется говорить во сне.
— Мы идем.
— Куда?
— В зоопарк.
— Какой зоопарк?
— Вставай, придурок!
— У меня бар-мицва завтра.
— Сегодня.
— Угу. Мне надо выспаться.
— Выспишься на бар-мицве.
— Зачем нам в зоопарк?
— Пролезть.
— Зачем это нам?
— Не будь ссыклом.
Может быть, здравый смысл у Джейкоба еще не подгрузился, а может, ему и впрямь не хотелось выглядеть в глазах Тамира ссыклом, но он сел, потер глаза и принялся одеваться. В его голове сложилась фраза — Это так не похоже на меня, — которую он всю ночь будет мысленно повторять, пока не обратится в противоположность самого себя.
В темноте они прошли по Ньюарк-стрит, свернули направо у Национальной библиотеки. В молчании, скорее как лунатики, чем агенты МОССАДа, они брели по Коннектикут-авеню, через мост Кинг-Вэлли (который Джейкоб не мог пройти, не представив, как бросается вниз), мимо Кеннеди-Уоррен-билдинг. Они бодрствовали, но все это был сон. Подошли к зеленому бронзовому льву и бетонным буквам: ЗООПАРК.
Тамир был прав: перескочить бетонную изгородь по пояс высотой оказалось легче легкого. Настолько легко, что поневоле подумаешь о ловушке. Джейкобу хватило бы просто пересечь эту границу, номинально проникнуть на территорию зоопарка и тут же развернуться, унося в трясущемся кулаке свежеполученный вымпел за переход границы. Тамиру этого было мало.
Будо карликовый коммандо, он пригнулся, оценил обстановку и быстрым жестом скомандовал Джейкобу следовать за ним. И Джейкоб повиновался. Тамир провел его мимо информационного киоска, мимо схемы, дальше и дальше от улицы, пока они не потеряли ее из виду, как моряки теряют из виду землю. Джейкоб не понимал, куда Тамир его ведет, но знал, что он — ведомый, и шел следом. Это так не похоже на меня.
Животные, насколько он мог видеть, спали. Слышно было только, как ветер шелестел в густом бамбуке и еле уловимо гудели торговые автоматы. Днем зоопарк был похож на торговый пассаж в День труда. Теперь здесь было как посреди океана.
Животные всегда оставались для Джейкоба загадкой, но более всего — когда спали. Ему еще казалось возможным представить — пусть приблизительно, грубо, в общих чертах — мысли бодрствующего животного. Но что видит во сне носорог? Видит ли он сны вообще? Бодрствующие животные не проваливаются в сон — они засыпают постепенно, мирно. Но спящий зверь, кажется, всегда на грани рывка в явь, в сражение.
Они дошли до львиного вольера, и Тамир остановился.
— Я не переставал про это думать с самого утра, когда мы тут оказались первый раз.
— Про что?
Тамир зацепился руками за край ограды и сказал:
— Хочу коснуться земли.
— Ты уже касаешься.
— Там.
— Что?
— На секунду.
— Рехнулся?
— Я серьезно.
— Да нет.
— Да да.
— Ну ты, значит, ебанутый.
— Да. Но я, блядь, совершенно серьезно.
Тут Джейкоб понял, что Тамир привел его к единственному месту, где высота изгороди достаточно невелика, чтобы какой-нибудь псих со справкой мог вылезти обратно. Тамир, очевидно, приметил это место днем, прикинул высоту изгороди, может быть — да точно, — проигрывал всю сцену в уме.
— Не лезь, — сказал Джейкоб.
— Почему?
— Потому что ты знаешь, почему.
— Не-а.
— Потому что тебя сожрет лев, Тамир. О боже, блядь, милостивый.
— Они спят, — сказал Тамир.
— Они?
— Их там три.
— Ты считал?
— Да. И к тому же так написано на табличке.
— Они спят, пока никто не вторгается на их территорию.
— И они даже не здесь. Они внутри.
— Откуда ты знаешь?
— Ты их видишь?
— Я ни хера не зоолог. Я скорее всего вообще не вижу ничего из того, что там сейчас происходит.
— Они спят внутри.
— Пошли домой. Я всем скажу, что ты запрыгнул. Я скажу, что ты убил льва, или заставил его у тебя отсосать, или что там тебе надо, чтобы быть героем, но давай смоемся отсюда поскорей.
— То, чего я сейчас хочу, не имеет никакого отношения ни к кому другому.
Тамир уже начал подтягиваться на ограду.
— Ты умрешь, — сказал Джейкоб.
— Ты тоже, — ответил Тамир.
— А что мне прикажешь делать, если лев проснется и бросится на тебя?
— Что тебе делать?
Этот вопрос рассмешил Джейкоба. А его смех рассмешил Тамира. От этой невольной шутки напряжение спало. После этой невольной шутки дикая, идиотская идея показалась возможной, даже почти разумной, а может, даже блестящей. Альтернатива — здравый смысл — показалась безумием. Потому что они были молоды. Потому что молодым человек бывает лишь однажды в жизни, которая дается лишь раз. Потому что беззаботность — это единственное, что можно, как кулак, бросить в лицо небытия. Сколько жизни можно вынести?
Все происходило быстро, но длилось бесконечно. Тамир спрыгнул в вольер, приземлившись с гулким ударом, которого явно не ожидал, потому что в его взгляде, пойманном Джейкобом через стекло, полыхнул ужас. И как будто под ногами была раскаленная лава, Тамир тут же попытался оторваться от земли. С первого прыжка он немного не дотянулся до края изгороди, зато со второго это вышло, по виду, легко. Он подтянулся, Джейкоб помог ему перевалиться через стекло, и они вдвоем повалились, хохоча, на дорожку.
Что чувствовал Джейкоб, смеясь на пару с братом? Он смеялся над жизнью. Смеялся над собой. Даже в тринадцать лет человеку уже ведом ужас и трепет от собственной незначительности. В тринадцать — особенно.
— Теперь ты, — сказал Тамир, когда они, поднявшись с земли, отряхивали на себе одежду.
