— Ты добрый, — сказала она мужу.
— Нет. По правде, нет.
— Я тебе приведу сто примеров…
— Три или четыре сейчас были бы очень кстати.
Ей не хотелось этого делать, но иначе она не могла:
— Ты всегда возвращаешь на место тележку в магазине. В метро ты складываешь газету, чтобы кто-то еще почитал. Рисуешь карту заблудившимся туристам…
— А это доброта или совестливость?
— Значит, ты совестливый.
А он бы смог не откликнуться на ее страдание? Ей хотелось бы знать, но его ответу она бы не поверила.
Она спросила:
— Тебя огорчает, что детей мы любим сильнее, чем друг друга?
— Я бы так не сказал.
— Ну да, ты сказал бы: "Ты мне ненавистна".
— Это же сгоряча.
— Понимаю.
— Я не хотел.
— Знаю, — согласилась она, — но сказал.
— Я не считаю, что гнев обнажает правду. Бывает, тебя просто несет.
— Знаю. Но не верю, чтобы хоть что-то могло взяться из ниоткуда.
— Я люблю детей не сильнее, чем люблю тебя.
— Сильнее, — сказала она. — И я сильнее. Может, так и должно быть. Может, эволюция заставляет.
— Я люблю тебя, — сказал он, поворачиваясь к ней.
— Знаю. Я никогда не сомневалась в этом и сейчас не сомневаюсь. Но это не такая любовь, которая нужна мне.
— И что это означает для нас?
— Не представляю.
Засыпай, Джейкоб.
Он сказал:
— Знаешь, как под новокаином теряешь ощущение границы между собственным ртом и тем, что вне тебя.
— Ну, наверное.
— Или как иногда думаешь, что вроде должна быть еще одна ступенька, а ее нет, и нога проваливается сквозь эту воображаемую ступеньку?
— Конечно.
Почему ему так трудно преодолеть физическое расстояние? Так не должно быть, но так было.
— Не знаю, что я нес.
Она чувствовала, что в нем происходит какая-то борьба.
— Что?
— Не знаю.
Он запустил руку в ее волосы, обхватив ладонью затылок.
— Ты устала, — сказал он.
— Я действительно вымоталась.
— Мы устали. Мы себя заездили. Нужно найти способ отдохнуть.
— Я бы поняла, если бы ты с кем-то спутался. Я бы злилась и страдала бы, и может, это заставило бы меня сделать то, чего я даже не хочу…
— Например?
— Я бы тебя ненавидела, Джейкоб, но по крайней мере я бы тебя поняла. Я тебя всегда понимала. Помнишь, как я тебе это говорила? Что ты единственный человек, который что-то для меня значит? А теперь все, что ты делаешь, меня озадачивает.
— Озадачивает?
— Твоя зацикленность на недвижимости.
— Я не зациклен на недвижимости.
— Как я ни подойду, у тебя на экране дома на продажу.
— Просто интересуюсь.
— Но зачем? И почему ты не скажешь Сэму, что он лучше тебя играет в шахматы?
— Я говорю.
— Да нет. Ты позволяешь ему думать, будто ты поддаешься. И почему ты такой абсолютно разный в разных ситуациях? Ко мне ты выказываешь холодную неприязнь, на детей рычишь, а вот отцу позволяешь вытирать о тебя ноги. Ты уже десять лет не писал мне пятничных писем, но все свободное время проводишь, работая над чем-то, что любишь, но никому не показываешь, и тут ты берешь и пишешь все эти сообщения, которые, говоришь, ничего не значат. На нашей свадьбе я обошла вокруг тебя семь кругов, а теперь я тебя и найти-то не могу.
— Я ни с кем не путаюсь.
— Ни с кем?
— Нет.
Джулия расплакалась.
— Это всего лишь обмен ужасно непристойными сообщениями с одной женщиной с работы.
— С актрисой?
— Нет.
— А с кем?
— А это важно?
— Если важно для меня, значит, важно.
— Одна из режиссеров.
— И ее зовут, как меня?
— Нет.
— Это та рыжая?
— Нет.
— Знаешь, мне все равно.
— Хорошо. Тут не о чем волноваться.
— Как это началось?
— Ну, просто… сложилось. Как бывает. Это было…
— Мне даже не интересно.
— Никогда не шло дальше слов.
— И долго это у вас?
— Не знаю.
— Знаешь, конечно.
— Месяца четыре.
— И ты предлагаешь мне поверить, что четыре месяца каждый день ведешь откровенную эротическую переписку с женщиной с работы и это ни разу не привело ни к какому контакту?
— Я тебя не прошу верить. Я говорю правду.
— Самое грустное, что я тебе верю.
— Это не грустно. Это дает надежду.
— Нет, грустно. Ты единственный человек, которого я знаю или о котором думаю, кто способен писать такие наглые сообщения, а жить таким паинькой. Я и правда верю, что ты писал какой-то женщине, будто хочешь полизать ей очко, и даже пойманный на слове сидел рядом с ней каждый день четыре полных месяца, не позволяя себе сдвинуть руку на шесть дюймов, чтобы коснуться ее бедра. Не находя в себе такой смелости. И даже не давая ей сигнала, что она вполне может принять твою трусость и сама положить руку тебе на бедро. Подумай, какие сигналы ты посылал ей, чтобы ее дырка все время мокла, но рука не тянулась к тебе.
— Джулия, это слишком.
— Слишком? Ты это серьезно? В этой комнате только ты не знаешь, что такое слишком.
— Я знаю, что зашел слишком далеко в этих сообщениях.
— А я тебе говорю, что ты не достаточно далеко зашел в этой жизни.
— Как тебя понимать? Ты хочешь, чтобы я с кем-нибудь спутался?
— Нет, я хочу, чтобы ты писал мне субботние письма. Но если ты предпочитаешь строчить порнографические послания кому-то другому, тогда да, я хочу, чтобы ты с ней спутался. Потому что тогда я смогу тебя уважать.
— В этом нет никакого смысла.
— Вовсе нет. Я бы уважала тебя гораздо больше, если бы ты ее трахал. Это бы мне доказало то, во что мне все труднее и труднее верить.
— И что это?
— Что ты вообще человек.
— Ты не веришь, что я человек?
— Я не верю, что ты вообще тут.
