— Да хватит брехать-то. — Та, что перебирала фасоль, нагнулась, подхватила тазик, сделала шаг в сторону подъезда. — Не пил Гаврила последние два месяца. Новую жизнь на новом месте собирался начинать.
— Много ты знаешь! Не пил! — На лице Галины появилась завистливая гримаса. — Скажи: ты замечать не хотела, потому как глаз положила на причитающуюся ему жилплощадь. Обхаживала его, тарелки с супом таскала. Все уговаривала, чтобы дочку твою прописал. А зачем ему твоя толстозадая дочка, если у него сын есть?
— Сын? — Тазик с фасолью стукнул о скамейку. — Это который же? Который оставил его здесь загибаться и укатил в столицу за звонкой монетой? Которому Гаврила был не нужен?
— Так вернулся он. — Вера Васильевна неожиданно оторвалась от телефона. — Лешка вернулся.
— Когда?
Кажется, все трое, соседки и Денис, выпалили это одновременно. Уставились на нее — одна с ужасом, другая с неприязнью, а он с интересом.
— Так тем же вечером, когда порезали твоего хахаля, Аня. — Она улыбнулась в сторону дамы с фасолью. — Видела я его в магазине. Я ему: «Леша, Леша», а он сделал вид, что не узнает. Нырнул в дверь и пропал. Как обычно, в кепке своей дурацкой.
— А ты не обозналась? — с сомнением качнула головой Галина. — Похожих на Лешку много. А почему полиции ничего не сказала, Вера?
— Так сомневалась я. Сама говоришь, похожих много.
— Вот ты улитка, а! — снова громко возмутилась Анна и подперла тощие бока кулаками. — Нас здесь замордовали вопросами, а она видела Лешку и молчит! Может, он отца и порезал? Он все просил его прописать, все ныл, что ему жить негде. Квартиру материну продал, дом ее продал — отчиму рубля не дал. А теперь прописку требует. Он это, бабы, точно! Узнал, что дом скоро под снос, и явился. А Гаврила-то мне на него жаловался. Как же он его называл? Ох, памяти нет…
— Исчадие, — подсказала Галина. — Что да, то да, исчадие и есть. Я у них в восьмом классе биологию преподавала. Вот как на духу, боялась с ним взглядом встречаться. Дьявол, а не ребенок. Надменный, холодный, злой.
— После смерти матери вообще свихнулся, — поддакнула Анна, рассеянно загребая ладонью фасоль и просеивая ее между пальцами.
— Ой, вот откуда ты знаешь? Нехороший человек еще не значит сумасшедший, — не уступала Галина. — Со слов своего ухажера выводы сделала? Так он тебе наговорит. Ясное дело, пасынок не сын. А ты поддакиваешь. У тебя, конечно, цель — дочь прописать на его жилплощадь. Только опоздала ты, Аня, со своими расчетами. Я в управе узнавала: прописка в аварийное жилье прекращена.
Ой, какой поднялся шум. Упреки сыпались перекрестно. Досталось всем. Вспомнилось все. Рыжков слушал, не перебивал. Информация, хоть и скудная, но была. В какой-то момент он выбросил руку вверх и взмолился:
— Так, стоп, дамы. Вот с этого момента подробнее, пожалуйста.
Все застыли. Повисла тишина. Вера Васильевна потупилась, вытянула из кармана телефон и принялась тыкать пальцем в кнопки. Бывшая учительница Галина снова в свой журнал. Очки она, правда, забыла достать, так что вряд ли что-то сейчас могла прочесть. Анна подхватила тазик с фасолью и наладилась к подъездной двери.
— Всем оставаться на местах. — Денис потерял терпение. — В противном случае буду вынужден задержать вас до выяснения. Всех троих!
Снова тишина. Журнал захлопнулся. Телефон вернулся в карман. Тазик с фасолью стукнул о лавку. Три пары глаз уставились на него со страхом.
— Что случилось в этой семье много лет назад?
Молчание.
— Что за трагедия, поле которой Саврасых возненавидел своего пасынка?
— Я этого не говорила, — попыталась возразить Вера Васильевна, хотя говорила именно это. — Только сказала, что девчонка погибла из-за Лешки.
— Какая девчонка? — Денис почувствовал, как голова идет кругом.
— Дочь Саврасых. — Анна потеснила соседок и примостилась рядом на скамейке. — Они с женой сошлись, когда у нее уже Лешка был. А у него дочка. Овдовел он. Наташа хорошая была.
— Наташа — это?.. — перебил Денис.
— Наташа — его вторая жена. Лешкина мать.
— Так, жена, дочь, сын. Давайте по порядку, дамы.
Начиналась какая-то мелодрама, а вот этого он категорически не терпел. Денис поморщился, сцепил пальцы на затылке.
Хмель уходил, оставалось неприятное покалывание в висках. Хотелось пить и спать. Он прилетел в другой часовой пояс — и сразу работа. Они выпили коньяк почти без закуски. Сейчас желудок возмущенно урчал, требуя горячего. Пора было сворачиваться. Уходить, пока его не завалили тоннами сплетен вековой давности. Вызвать такси, где-нибудь перекусить и поспать хоть пару часов. А потом искать Новикова.
Какой сноровистый док, а! Уже и в больнице наверняка побывал. Пышнотелая медсестра этот факт отрицала, но ее увиливающий взгляд сказал больше, чем слова. И здесь успел отметиться. Как его охарактеризовали соседки: тихий, скромный, даже странный? Так вот, надо скорее его найти, пока этот тихий и скромный не наделал странностей.
— А в каком порядке вам, юноша, рассказывать? — Бывшая учительница сунула журнал, свернутый в трубку, в широкий карман.
— С самого начала, — попросил Денис и потер кончиками пальцев ноющие виски. — Только, пожалуйста, самую суть.
Глава 24
— Спишь, практикант?
Звонок Надежды выдернул его из тяжелого сна, как со дна глубокого колодца, из которого он силился выбраться сам, но не мог. Знал, что нужно подняться, слышал звуки за дверью. Стучали чьи-то каблуки, ходили горничные. Он понимал, что балансирует на грани сна и яви, и готов был проснуться, но не выходило.
— Который час? — спросил он.
— Девять тридцать, — ответила Надежда. И уточнила: — Вечера.
— Ого! Я три часа проспал.
— Бывает. Слушай, практикант, а тебя сегодня спрашивали.
— Кто?
— Не знаю его. Назвался твоим хорошим знакомым. Из полиции он, точно, только как зовут, не запомнила. Переживал вроде за тебя, беды какой-то боялся. — Хохотнула: — Заботливый! Умора просто.
— Как он выглядел, Надя?
— Смазливый такой, черноволосый, стройный. Нам, дурам, такие нравятся. Мачо, одно слово.
Капитан Рыжков? Он здесь зачем? Неужели прилетел за ним? Может, хотят убийство матери повесить на него, на Игоря? Этот капитан ему в первые дни после похорон всю душу вымотал мерзкими намеками. В таких случаях, дескать, под подозрение попадают самые близкие родственники. И улыбался так гадко.
— Что ты ему сказала, Надя?
Новиков поднялся. Брюки, в которых он так неосмотрительно завалился на кровать, конечно, измялись. Гладить их он точно не станет. И горничную не будет просить. Она может предложить еще какую-нибудь услугу. Вдруг он смалодушничает и уступит? У него уже бог знает сколько не было женщины. После Ольги никого.
