Что, если я скажу, что люблю тебя? Что тогда? Я оправдаю преступное желание, если свяжу его с чувством? Знал бы ты, где стоишь – прямо у меня на ногах. Эти отношения не обязаны быть ничем большим. Но есть возможность, что мы утонем в бреду скучных обсуждений.
Это довольно новое чувство. Я неисправимая оптимистка и смело думаю, что это временно. Вопрос на сто долларов: «Что мы значим друг для друга?» Боюсь, что ответы будут расходиться. Как и все разговоры на эту тему. Но что тогда между нами? «Давай выясним отношения», ублюдок. Все мое существование – это колебание из крайности в крайность, и думаю, что, может, это вот-вот закончится, но нет. Какого черта не так с серединой между крайностями? Серединой между апатией и паникой. Кажется, я попадаю в ситуации, где возможно только напряжение. Я начинаю думать: «Расслабление – это просто слух, жестокий слух, который придумал садист…»
Мы можем все прекратить, если ты думаешь, что это поможет. Потому что, как и любая другая героиня фильма категории Б, я так больше не могу. Можешь понять или нет? Я не хочу причинить тебе больше боли, чем боль, которую хочу, чтобы ты причинил мне. Теперь это вопрос выживания в обществе друг друга, а не наслаждения им.
Я постоянно пытаюсь заставить тебя любить меня, но мне не нужна сама любовь – мне нравится ее добиваться. Мне нравится борьба за любовь. Меня всегда разочаровывают те, кто любит меня, – разве они могут быть совершенны, если даже не видят меня насквозь?
Я так близко,
Что начинаю задыхаться,
Мне нужно вынырнуть на поверхность
Подышать,
И вот я дышу,
Я могу дышать.
Я небрежно держусь на расстоянии,
Но не ухожу.
Мне не хватает честности,
И я развлекаюсь искажением правды.
С моими недостатками и одержимостью —
Если человек может быть распущенным,
То я вообще несвязна.
Хоть я и пытаюсь,
Но больше ничего не могу дать,
Разве что кому-нибудь другому
Или последнему.
Я ставлю спектакль и расставляю всех по местам,
Ты – это зрители,
А я – актеры.
Я стараюсь быть особенной,
Но у меня никогда не получается.
Мы будем общаться,
Но достаточно —
Это слишком много,
Мне нужно новое безразличие, которым я буду жить.
Конечно, у меня проигрышная рука,
И я приглашаю тебя поиграть,
Вот бы полюбить кого-то,
Но я предпочла
Полюбить
Любого.
Эй, парень в потертой куртке,
Выдохни дым мне в глаза.
Обними меня
И найди меня.
Под лунным небом.
О-о-о,
Под лунным небом.
Мы рядом
На мокрой от росы траве,
Моя голова падает ему на плечо,
И он зевает.
Вечеринка быстро заканчивается,
И танцующие остаются один на один с ночью,
Кто-то включает воду,
Кто-то выключает свет.
Наполовину женщина, наполовину барный стул,
Комната кружится от выпитого,
Она склонилась над бокалом вина,
И все думает об одном и том же.
«Для кого я это делаю?» – спросила я его. Это был риторический вопрос, и единственное, что он мог на это ответить, это пожать плечами, что он и сделал. Я сидела на полу, поглощенная пустым пространством передо мной. Он растянулся на диване и выглядел сильным и уверенным. Может быть, ни один человек не остров, но этот точно похож. Сухой и безопасный, и все время маячит на горизонте. Но этот остров не для меня, кого я обманываю? Его остров уже заселен, а я подросток-нарушитель. Все, что мне остается, это плыть по течению.
Он зевнул. Я посмотрела на него, ничего не ожидая. Он посмотрел на меня, и мне пришлось посмотреть в сторону. Я не хотела, чтобы он увидел, что я «ему принадлежу», – достаточно и того, что я сама об этом знаю. Я не хотела, чтобы он тоже знал. Я скрывала это от себя уже 2 месяца, называя это чем угодно, от «химии» до большой ошибки. Не то чтобы это не было «химией» и большой ошибкой, но когда я подарила ему себя – с Рождеством, дорогой, – я дарила на время, а не навсегда.
И какой бы это ни был срок, он истек. В воскресенье он уезжает. И вот мы сидим во вторник вечером все в той же беде, где он меня бросит. Ничего личного, конечно. Он закончил съемки и вернется домой к жене и детям. Да, вот и напоминание. Именно в этот момент туфелька Золушки упадет и разобьется.
С ним любить было проще, чем говорить о любви,
Он не принимал тебя близко к сердцу,
но принимал в свою постель.
А ты ложишься и берешь, что дают,
И тебя все больше затягивает, а он все приходит.
Все висит на волоске,
Он один на всех, и все напоказ,
Но когда все уже сказано и почти сделано,
Я играю всерьез, а он для забавы.
Иногда я звоню людям в надежде, что они не только подтвердят, что я жива, но также, хоть и не прямым текстом, убедят меня в том, что быть живой – нормально и правильно. Потому что иногда я в этом не уверена. Стоит ли жизнь того, чтобы утруждаться ее прожить, потому что когда-нибудь ты получишь от нее что-то стоящее и она перестанет забирать все стоящее у тебя?
Мне бы хотелось куда-нибудь уехать, но проблема в том, что пришлось бы взять с собой себя.
Принцесса, контрабандист и массовка.
Фото предоставлено компанией «Lucasfilm». «Звездные войны: Эпизод IV – Новая надежда» (торговая марка и авторские права компании «Lucasfilm»).
Сорок лет спустя
Все это время я представляю Харрисона таким, каким он был со мной сорок лет назад. Со временем я узнала его немного лучше и с другой стороны. Он очень остроумный человек, и, кажется, с другими ему комфортнее, чем когда-либо было со мной. Может, я заставляю его нервничать. Может, я так много говорю, что он не может и слова вставить. Может, это наш общий гештальт. Может, я его раздражаю. Должно быть, все это отчасти верно.
Но может быть, самая важная причина (и это лишь предположение), по которой мы много не разговаривали, в том, что наша связь была запретной. И это как стадо слонов посреди комнаты, вокруг которого ходишь на цыпочках. Так что мы сидели среди слонов и вместе их не замечали. Это было наше основное занятие, самое главное, что было у нас общего, кроме диалогов в «Звездных войнах» и болезненно очевидных несказанных слов.
Наш роман с Харрисоном был очень долгой ночевкой. Мне стало легче, когда он закончился. Я не одобряла себя.
Если Харрисон не смог понять, что у меня к нему чувства (по крайней мере, пять, но иногда примерно семь), значит, он не настолько умен, как я думала – не думала, а знала. Поэтому я просто любила его, а он позволял. Это самое точное определение того, что между нами было, какое я могу сформулировать сорок лет спустя.
