— Вы уже несколько дней ошиваетесь вокруг моего дома.
— У вас очень милый дом.
Он спустился с крыльца и остановился в нескольких шагах от нее. Потом сунул руки в карманы и принялся оглядывать дом. Это дало ей время изучить его: коротко стриженные седые волосы и бледная кожа. И глаза у него тоже были какие-то бледные, серебристо-серые, как десятицентовые монеты.
— Вижу, дела у вас идут неплохо.
— Что вам нужно? — бросила она.
Он отступил на шаг назад, словно желая убедить ее в безобидности своих намерений.
— Я вас напугал. Приношу свои извинения. В мои намерения это не входило. Я не понимал, как к вам приблизиться. Не знал, что вам сказать.
— Это же вы говорили обо мне с Патрицией Соррелл и ее сестрой Тарой, да? В субботу днем, в городе.
Он кивнул:
— Я просто хотел убедиться, что вы действительно та, кто мне нужен.
— Нужен для чего?
Он сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил сложенный вчетверо лист бумаги, который выглядел так, как будто его вырвали из журнала.
— Это долгая история, но начинается она вот с этого. Я ждал приема у своего врача, когда наткнулся на эту статью в журнале.
Он протянул Клер листок, и она немедленно его узнала. Это была та самая статья из «Жизни в южном стиле», про ее леденцы. Она поймала себя на том, что улыбается. Неужели это ее первый поклонник?
— У меня, знаете ли, больное сердце. О, не пугайтесь. Я принимаю лекарства. Поэтому я и оказался у врача. Мои дети строго следят, чтобы я регулярно показывался доктору. Так вот, я увидел эту статью о вас и понял, что мне знакомо ваше имя. Тогда я поискал вас на компьютере моей внучки и нашел вот что.
Он вытащил из кармана еще один лист бумаги, на сей раз оказавшийся распечаткой интервью, которое Клер дала популярному кулинарному блогу под названием «Сладкий мой малыш» сразу же после того, как вышла статья в «Жизни в южном стиле». Тогда она раздала уйму интервью, опьяненная своим первым успехом, пока все еще не успело закрутиться так стремительно и стать таким сложным.
У него не один материал о ней, а целых два? Да кто он такой?
— Я уже старый человек, — продолжал между тем Расселл. — Мне осталось всего ничего, так что я хотел бы уладить это дело, пока я жив. Я должен был приехать повидаться с вами. Видите эту цитату, вот здесь? Позвольте-ка, — сказал он, забирая у нее распечатку ее интервью из блога. — Вы тут говорите: «Если бы я не была Уэверли, эти леденцы так хорошо не продавались бы. Потому что я продаю свое имя, свое наследие. Женщины семейства Уэверли — это магические и загадочные женщины из рода, уходящего корнями глубоко в прошлое и широко известного на Юге. Эти леденцы приготовлены по их тайным рецептам. В моих жилах течет кровь Уэверли. Именно это и делает мои леденцы особенными. Именно это и делает меня особенной».
Он закончил читать, и Клер вскинула брови.
— Видите ли, в этой статье все неправда, — сказал он.
— Что вы имеете в виду?
И снова он сунул руку во внутренний карман своего пиджака и вытащил оттуда очередную бумагу. На сей раз это была фотография. Он протянул ее Клер.
На фотографии четыре человека, одетые по моде 1970-х годов, сидели в закругленной кабинке цвета корицы в баре. На щербатом столе между ними стояла полная окурков пепельница и пять-шесть бутылок из-под пива. Расселл Залер, только на сорок лет моложе, сидел рядом с хорошенькой молодой женщиной со светлыми волосами и каким-то неприкаянным видом и обнимал ее за плечи. Рядом с ними сидели темноволосые мужчина и женщина. Темноволосая женщина держала на руках маленькую девочку.
У Клер закружилась голова. Она подошла к крыльцу и присела на ступеньку. Расселл Залер, держась на почтительном расстоянии, двинулся следом и медленно опустился рядом с ней.
От матери у Клер осталось всего несколько драгоценных фотографий. Иногда она ловила себя на том, что даже не помнит толком, как та выглядела. Голос ее уже совершенно стерся у Клер из памяти. Так что эта фотография была как частичка мамы, неожиданно вернувшаяся к ней. Клер указала на светловолосую женщину на фотографии, сидящую с Расселлом Залером рядом, как сейчас сидела рядом она сама, Клер.
— Это… это моя мать.
Расселл Залер кивнул.
Клер пальцем погладила девочку, сидящую на фотографии на коленях у второй женщины. Это была Клер, с лохматыми каштановыми волосами и большими темными глазами, на руках у незнакомки. Она сосала большой палец и сосредоточенно смотрела прямо перед собой, удалившись в то укромное местечко, которое всегда успокаивало ее, в то время как все остальные весело смеялись, как будто в том, что при ребенке ее возраста курят и пьют, не было ровным счетом ничего предосудительного. Клер почти не помнила тот период своего детства, но хорошо помнила свое укромное местечко. Мамиными усилиями с Клер ни разу не случилось ничего плохого, но такая опасность существовала постоянно. Клер всегда терпеть не могла ощущение опасности. Зато ее мать буквально питалась им.
— Мы с Лорелеей встречались, много лет назад, — сказал Расселл. — Я работал в городке Шауни, в Оклахоме, меня занесло туда на какое-то время. И ее тоже. Наши пути пересеклись, как орбиты двух столкнувшихся метеоров. Она была горячая штучка, эта Лорелея. Такую нелегко забыть.
У Клер похолодели кончики пальцев. Она появилась на свет в Шауни, в Оклахоме. Клер никогда не признавалась в этом ни одной живой душе, даже родной сестре, но всю жизнь ей снились сны именно об этом. Вот, наверное, почему этот человек показался ей смутно знакомым, вот почему у нее было такое чувство, будто она его знает. Эта фотография объясняла, почему в его присутствии она чувствовала все эти запахи: табачного дыма, пива, маминой помады. Эти запахи были неразрывно связаны в ее памяти с воспоминаниями о матери. За первые несколько лет своей жизни Клер провела в барах больше времени, чем за все остальные годы, вместе взятые, пока ее мать колесила по стране, неугомонная, точно ветер. Пока не родилась Сидни и Лорелея не вернулась обратно в Бэском.
Клер повернулась к Расселлу и вгляделась в его лицо. Хотя на вид она дала бы ему лет восемьдесят — на двадцать больше, чем было бы сейчас ее матери, — годы пощадили его. Однако глубокие морщины, избороздившие лицо, искажали его черты. Унаследовала ли она от него хоть что-нибудь?
— Вы — мой отец? — чужим севшим голосом спросила она.
Он покачал головой:
— Нет, милая. Я не ваш отец.
Она неловко кивнула, почему-то вдруг смутившись, что выдала себя.
— Но и Лорелея Уэверли вам тоже не мать, — добавил он.
— Вашу настоящую мать звали Барби Пьедпойнт, — сказал Расселл Залер, сидя напротив нее за ее рабочим столом в кабинете.
Дом по-прежнему отказывался впустить его в парадную дверь, поэтому Клер пришлось провести его к себе в кабинет через заднюю дверь. В полном смятении она оставила таз со смесью воды, сахара и кукурузного сиропа булькать на медленном огне на плите, а сама предложила гостю кофе, потому что это казалось ей вежливым. Он приехал сюда аж из Батте, из Монтаны, так он сказал. Она решила, что он, наверное, устал с дороги или просто слегка не в себе. В истории, которую он рассказал, что-то не клеилось, и Клер задалась вопросом, есть ли у него родные или друзья, с которыми она могла бы связаться. Он что-то говорил о детях. Как же ей их найти?
