– Для нее, – но не для тебя.
Одрина сжала кулаки, жалея, что под рукой не было ничего такого, что можно было бы скомкать.
– Возможно, и так… Но сейчас это не важно. Главное для меня – уберечь сестру.
– От замыслов Ллуэлина? Или от того герцога, за которого она собирается замуж?
– От первого, конечно. Если Карисса и боится чего-то в отношении герцога, то, возможно, лишь того, что он не очарован ею так же, как она им. – Да, в последнее время сестра пребывала в восторженном состоянии, ожидая дня свадьбы, и могла беспокоиться лишь о том, как стать еще милее для своего чопорного жениха. – Она его… любит, – добавила Одрина. Последнее слово имело всего два слога, но ей почему-то было трудно его произнести. Однако, как бы ни складывались обстоятельства, сейчас Карисса была вполне счастлива, и ей, Одрине, очень хотелось, чтобы так было и впредь.
Впрочем, их старшие сестры, Ромула и Теодосия, тоже были по-своему счастливы. Они вообще отличались более спокойным и сдержанным нравом, нежели она и Карисса, и после того как их лица подпортила оспа, обе без особого уныния покинули суетный Лондон, чтобы жить в провинциальной тиши с любимыми и любящими мужьями.
И еще была Петра, четвертая по старшинству. Она так страстно желала учиться живописи в Италии, что отказалась выходить из своей комнаты и плакала днями напролет, пока родители не согласились ее отпустить. И вот уже больше года они получали от нее веселые письма, а на прошлое Рождество она прислала даже рисунок. В общем, Петра тоже нашла свое счастье.
Так что оставалась только она, Одрина, сидевшая сейчас на полу в танцевальном зале йоркской гостиницы.
– Карисса, Одрина… – Джилс принялся загибать пальцы. – Петра… А кто еще?
– Ромула и Теодосия, самые старшие.
Джилс присвистнул.
– Ваши родители явно не хотели давать вам обычные имена.
– Потому что им не хотелось, чтобы мы выросли обычными девушками.
– Что плохого в том, чтобы быть обычным? Большинство людей живут самой обычной жизнью.
– Именно поэтому такая жизнь и неприемлема. – Вытянув перед собой ноги, Одрина устремила взгляд на мыски своих башмаков и несколько раз моргнула. Но это не очень-то помогло – несколько слезинок все же выкатились из ее глаз. – И тем не менее я такая же, как все. Что же касается нашего семейства… У меня четыре старшие сестры, и я не могу сделать ничего такого, что не было бы сделано ими до меня. Следовательно, я могу быть лишь последней – и самой худшей.
– Нет, ты ни в коем случае не хуже, – тихо произнес Джилс. – Просто у тебя… все по-другому. Я уверен, что ни одна из твоих сестер не сделала ничего подобного тому, что совершила ты за последние несколько недель.
Она смогла ответить лишь натянутой улыбкой. Такой же натянутой, как вибрирующая гитарная струна. Как тогда, когда они все вместе пели: «Пусть придут к тебе любовь и радость…»
И было ясно: такой человек, как Джилс, мог родиться лишь в той семье, где по-настоящему любили детей. Где им позволяли идти своей дорогой, а при необходимости – вернуться. К тому же он прибыл из страны, где все дома были построены сравнительно недавно, где снег был чистым, а небо – ясным. И там, конечно же, не было английских серых зим и серых людей, сидящих в своих серых домах.
Кроме того, было ясно и другое: именно она – а не он! – совершала глупейшие ошибки и проявляла слабость. Но он ни разу не использовал это обстоятельство в качестве аргумента в их спорах. А вот она… Проклятье, она ведь не протестовала, когда отец заявил, что ее присутствие на свадьбе Кариссы недопустимо. Она, к сожалению, покорно смирилась. Потому что по наивности доверилась негодяю, который предал ее. А ведь еще так недавно она гордилась своей храбростью, тайно делая то, чего не должна была делать. О чем она думала?! Выбрала себе в любовники скандально известного пройдоху и ускользала из дома для свиданий с ним! После чего, сидя за обеденным столом в кругу семьи, лукаво улыбалась.
Но все тайное рано или поздно становится явным. Любое взаимодействие, от обычной беседы до соития, подразумевает участие по меньшей мере двоих. И даже если она держит язык за зубами и ничем себя не выдает, другой человек всегда имеет возможность сделать свой собственный выбор.
– Да, верно, – сказала она наконец. – Ни одна из моих сестер не делала того, что делала я. И ни одна из них не сбегала из дома. У них не было такой необходимости.
Джилс Резерфорд смотрел на нее – и молчал. И казалось, что воздух между ними сгустился и наполнился жаром и вибрацией.
– Джилс, ты не хочешь зайти ко мне в комнату? – спросила наконец Одрина.
Он прикрыл глаза и сделал глубокий вдох. А она, затаив дыхание, ждала ответа.
Наконец Джилс открыл глаза, и ей почудилось, что она увидела в них теплое сияние голубого летнего неба. Потом лицо его осветилось улыбкой, и он произнес:
– Показывайте дорогу, принцесса.
Глава 19. В которой руки Джилса обретают способность держать весь мир
Как только за ними закрылась дверь, Одрина поняла, почему ей захотелось вселиться в ту же самую комнату, в которой она жила две недели назад, – когда в первый раз прибыла на этот постоялый двор. Желание возникло из-за смутной надежды на то, что случится именно такой момент, как сейчас. Момент, когда она с восторгом сможет сказать себе: «Меня заперли не от кого-то, а это я сама заперлась кое с кем».
Немного нервничая и в то же время ощущая свое могущество, Одрина принялась снимать обувь. По ее представлениям эта комната не очень-то подходила для обольщения – небольшая, но, к счастью, чистая спаленка с маленьким столиком, ширмой и кроватью под балдахином, покрытой лоскутным одеялом. И еще здесь были синие, как глаза Джилса, стены и кирпичный камин, выкрашенный в белый цвет, отчего возникало ощущение, будто паришь где-то высоко в небесах.
Впрочем, сейчас ей было не до того, чтобы витать в облаках. Первым делом следовало запереть дверь и подбросить в камин угля, а затем откинуть одеяло. Постель сейчас представлялась центром вселенной.
Закрыв дверь, Одрина повернулась к Джилсу, высокому, могучему – и улыбавшемуся. А он взял ее лицо в ладони и коснулся губами ее губ. После чего поднял голову и, заглянув ей в глаза, тихо сказал:
– Когда я говорил, что не буду тебя целовать, я имел в виду… слово «пока».
– И все же казалось, что ты был решительно настроен не делать этого.
– Я действительно должен был проявить решительность. Когда привлекательная, отважная и страстная женщина хочет поцеловать мужчину, то это… это воспринимается как наивысшая в мире награда, и поэтому…
– А что изменилось? – перебила Одрина. – Может, ты снова хочешь остановиться? – Она накрыла его пальцы ладонью, чтобы те не соскользнули с ее щеки. – Скажи сразу, поцелуи – это все, что тебе надо? Или ты вообще предпочитаешь остановиться?
