— Никакие это не байки! Мне вообще сначала сказали, что это бесплодие. Господи, ты хоть понимаешь, что значит бесплодие, или это для тебя пустой звук? Только потом, в Центре планирования, успокоили, что я могу забеременеть, но у меня меньше шансов, чем у других — одна из труб… Ну я же тебе говорила! Я же ничего не скрывала! Это такая удача… Врачи говорят, что первого ребенка желательно родить до тридцати лет, потом увеличивается возможность всяких там отклонений. Ну, ты же знаешь… — потухшим голосом закончила Татьяна, следя за его реакцией.
— Так что за проблемы, — добродушно улыбнулся Олег. — Ты же еще молоденькая у меня, тебе всего двадцать восемь.
— Двадцать девять.
— Ну и что? Вон на Западе и в сорок рожают, и нормально. Подумай сама, зачем тебе это сейчас? Ни жилья своего, ничего. На работе только-только в гору пошла, глупо сейчас все бросать. У меня ничего не ясно, банк в любой момент может лопнуть — и я без работы. Ребенка надо заводить, когда ты готов, уверен в завтрашнем дне…
— Так и без детей останешься.
— Блин, как мне уже все осточертело. — В голосе Олега от добродушия ничего не осталось. С усталостью и раздражением он уставился на пепельницу. — Все так и норовят попользоваться. Начальство на работе имеет каждый день, родители дома… Перед всеми — отчитывайся. Теперь и ты. То, что ты делаешь — просто циничный шантаж, Таня. И это не в первый раз, ты знаешь, о чем я говорю. — Татьяна машинально глянула на узкие шрамики, чуть белевшие на левом запястье, и к горлу подкатил комок. — И сейчас ты в очередной раз приперла меня к стенке. Конечно, Олежа такой хороший мальчик, покладистый болван, он будет делать все, как скажут. Надоело!
Она слушала и в очередной раз чувствовала, как вина и стыд затопляют ее, вытесняя гнев и ощущение собственной правоты. Действительно, пошлая, алчная бабища с банальными приемчиками. Он же не подлец какой-нибудь и они уже столько вместе — почти четыре года, и Олег ее ни разу не обманул. Все так, но ребенок… Гнев и отчаяние вновь нахлынули на нее, сметая все никчемные мыслишки. Татьяна, неожиданно для себя, вдруг шарахнула ладонью об стол так, что пепельница подпрыгнула, заставив Олега вздрогнуть всем телом.
— ДА ПРИ ЧЕМ ТУТ ТЫ!!!
— Тише, тише, — зашипел Олег, озираясь по сторонам. С соседних столиков бросали заинтересованные взгляды. Но Таньке было все равно. Она не чувствовала своего голоса.
— Ты что-нибудь видишь вокруг, кроме себя, любимого?! Я тебе говорю про свое здоровье, ты же докторский сынок, должен понимать! Про свои насморки ты очень хорошо понимаешь! Я тебе говорю, что это, возможно, мой единственный шанс родить. Я говорю про этого малыша, тебе когда-нибудь приходило в голову, что аборт — это убийство? А ты мне про свою вонючую работу, про своих, блин, родителей! Что ты о себе возомнил? Мне на фиг не нужны твои женитьбы, мне нужен этот ребенок, понял?!
— Это, как всегда, красивые слова! — Теперь он тоже орал, не обращая внимания на откровенный интерес посетителей «Дикого Дрейка». — Ты прекрасно знаешь, что я не брошу ребенка, если он родится, я не так воспитан. Загнала меня в угол и строишь из себя мученицу, а я такой негодяй и должен чувствовать себя виноватым. Хитрые бабы!
Таньке вдруг стало смешно. Она как будто увидела со стороны эту сцену: сидит не юная уже девушка, нервничает и пытается чего-то добиться от инфантильного субчика, больше всего на свете ужасающегося от мысли, что ему придется самому о ком-то заботиться и принимать ответственные решения. Ему так страшно, что не понятно и даже не слышно, о чем речь идет. А чего она, собственно, хочет? Женился чтобы? Да ни фиг ей такая семья. Что она вообще здесь делает, с этим чужим, абсолютно чужим человеком, зачем рассказывает ему о сокровенном: о болезнях, о радостях? Внизу живота опять потянуло, посильнее, чем с утра. Ладно, Танюша, ты не услышала то, что хотела, а значит, и рассиживаться больше незачем.
— Я про Фому, ты про Ерему. Как обычно. — Она решительно встала. — В общем, так. Ребенка я оставлю, а от тебя мне ничего не нужно. Даже признания отцовства не нужно. Так что ни в какой угол я тебя не загоняю, живи себе спокойно. И забудь обо всем, что между нами было. Я постараюсь забыть. Чего глазки испуганные? Боишься, что опять? — Она вытянула вперед левую руку и засмеялась. — Не бойся, трусишка, зайка серенький. Я очень хочу жить, так сильно, как никогда. Ради него.
Татьяна ткнула пальцем в живот, развернулась и пошла к выходу. Ее слегка мутило, но было весело и легко, как бывает после принятия трудного, но окончательного решения. Олег нагнал ее уже на улице, схватил за локоть и заговорил проникновенно, заглядывая в глаза:
— Тань, ну давай спокойно поговорим, а? Если ты так решительно настроилась, я готов, ну и отцовство, и… А может быть, подумаешь еще? Ты же умница, ну рассуди здраво…
Танька чувствовала себя совершенно разбитой: рука Олега казалась ей чугунной, низ живота все больше и больше болел, легкое недомогание сменилось откровенной тошнотой и головокружением. Наверное, от жары. Может, съела чего. Беременная все-таки. Больше всего на свете ей хотелось добраться до дома, лечь на любимый диванчик и просто немного полежать. Вон она, машина, а тут это досадное препятствие.
— Олежа, я сделаю, как ты хочешь. Аборт хочешь? Так тебе спокойнее будет? Хорошо, сделаю аборт, только пусти меня, ладно? Хорошо? Ну, я пошла.
Ватными пальцами Танька отцепила наконец от себя его руку и припустила к машине. «Аборт тебе, как же. Пошел ты…» — подумала она, угрюмо глянув из окна на своего озадаченного друга. Завела машину, вырулила на вторую полосу и снова почувствовала приступ дурноты. Живот болел все больше, в горле стоял комок. «Чертов токсикоз. А это нормально, что живот так болит? Надо у врачихи спросить». Через пять минут она поняла, что не в состоянии больше вести машину. Перед глазами вспыхивали красные круги, рот затопила соленая слюна. До дома оставалось совсем немного, но сзади уже начали сигналить: ее машина виляла. Таня включила аварийку и ткнулась как попало прямо под знак. Посидела, отдышалась. Тошнота немного отступила, но вести машину было страшно. Оглянувшись, припарковалась поудобнее и вышла ловить такси. Уже сидя на заднем сиденье потертого «частника», повинуясь внезапному порыву, назвала адрес сестры.
Вылезая из машины, Татьяна поняла, что что-то не так. Как-то тепло и липко. Опустила глаза на свои щегольские кремовые брюки и ахнула: между ног расползалось ярко-красное пятно. Беспомощно наблюдая, как оно стремительно ползет вниз по штанинам, Танька глупо попыталась прикрыть его сумкой, но, поняв, что у нее нет другой сумки, чтобы прикрыть все это сзади, опомнилась и, не глядя по сторонам, рванула к Ольгиному подъезду.
— Ты что, не на работе? А-а, сегодня же суббота… А чего не позвонила? Меня могло не быть, я как раз гулять собиралась с… Господи, что это? Мамочки!
Ольга подхватила сползающую по стенке сестру и поволокла ее в комнату.
— ГДЕ ЭТОТ ХРЕНОВ ТЕЛЕФОН?!!
Какое-то время после выкидыша Таньке казалось, что жизнь закончена. Она ходила на работу, автоматически, без эмоций выполняла свои обязанности и, видно, делала это неплохо, потому что получила повышение: должность исполнительного директора и несколько тысяч рублей прибавки к зарплате. Где-то в начале у нее мелькнуло воспоминание о белых шрамиках, но она с гневом отвергла эту идею: еще не хватало, чтобы гнусный маменькин сынок решил, что это по нему так убиваются.
