– На ежеквартальном собрании в Вудсайде.
– О чем вы подумали, когда ее увидели?
– Она была со своим мужем, Нилом, – спокойно отвечаю я. – Они производят впечатление очень счастливой пары.
– Помните, что на ней было?
– Синее платье, – отвечаю я и немедленно жалею об этом.
Гордон наверняка думает: с чего бы он так внимательно ее разглядывал?
– А после?
– Тогда был последний раз, – говорю я так равнодушно, как только могу. Я уже соврал и теперь придется врать дальше.
Гордон перекладывает листки бумаги в папке и, ухмыльнувшись, говорит охраннику:
– Последний раз.
– Да, – подтверждаю я.
Мы сидим молча, в воздухе повисла моя ложь.
– Джоанна тоже здесь? – наконец спрашиваю я.
Глупо, наверное, но я должен хоть о чем-то спросить, опередить их.
Гордон удивлен.
– Да, она здесь. Хотели бы увидеться с ней?
Черт. Раз я спросил, здесь ли она, было бы подозрительно ответить, что не хочу.
– Ну, учитывая то, что я больше здесь никого не знаю, то да, хотел бы.
– Возможно, мы устроим вам небольшую экскурсию, – говорит Гордон. – А потом сможете улететь в Хаф-Мун-Бэй.
– Хорошо, – говорю я, стараясь не выказывать слишком много энтузиазма.
Прошел ли я тест? Нужно ли будет идти на ту двухчасовую послеобеденную встречу, которая указана в программе?
Дверь открывается. На этот раз охранник идет впереди, я посередине, Гордон – за мной. Мы проходим еще несколько коридоров и выходим во двор, со всех сторон окруженный забором. Я глубоко вдыхаю сухой теплый воздух и щурюсь от яркого солнца. В центре двора баскетбольная площадка, вокруг – беговая дорожка. На скамейке в дальнем конце двора сидит светловолосый мужчина в ярко-красной робе. Увидев нас, он встает. Охранник направляется к нему.
Я иду за Гордоном по двору.
– Окружная тюрьма штата Невада была построена в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году, – заученно рассказывает Гордон. – Почти тринадцать лет в ней содержались девятьсот восемьдесят заключенных, в том числе и особо опасные преступники. В начале двухтысячных большую часть преступников выпустили, и Фернли решили закрыть. Расположение посчитали неудобным, а содержание комплекса – слишком дорогостоящим, к тому же были попытки побега, в результате которых несколько заключенных погибли.
Мы подходим к двери другого здания. Я оглядываюсь на охранника. Он по-прежнему стоит с блондином в робе, точнее, не с ним, а за ним. Похоже, надевает ему наручники.
Еще одна дверь, и мы заходим в комнату, где в стеклянной кабинке с окошком сидит женщина. На стенах десятки мониторов, передающие изображения с камер наблюдения. Женщина отрывает взгляд от мониторов и кивает Гордону, потом просовывает в щель под стеклом ярко-оранжевый бейдж на шнурке.
– Не снимайте, – говорит Гордон, надевая бейдж мне на шею.
Женщина нажимает кнопку, перед нами открывается дверь. Вот теперь мы, похоже, в самом центре тюрьмы. Справа, слева и спереди коридоры. В каждом коридоре три уровня, на каждом уровне по двадцать камер. По редким звукам становится понятно, что не все они пусты.
– В камеру зайти хотите? – спрашивает Гордон, ведя меня по коридору.
– Смешно, – говорю я.
– А я не шучу.
В одной из камер на койке сидит мужчина и читает «Кодекс». Зрелище, надо сказать, отрезвляющее. Стильная стрижка и ухоженные руки мужчины не вяжутся со спартанской обстановкой и ярко-красной робой.
Мы доходим до столовой. За столиками никого нет, только на кухне повара гремят кастрюлями и сковородками. Длинные металлические столы и скамьи привинчены к полу. Аромат свежих овощей, приправ, жареной курицы не вяжется с этим угрюмым местом.
– Еда тут вкусная, – говорит Гордон, будто читая мои мысли. – Готовят сами заключенные. На этой неделе нам повезло – у нас находится владелец мишленовского ресторана из Монреаля. Вчера просто невероятный шоколадный мусс приготовил. Если задержитесь тут, не пожалеете.
У меня возникает отчетливое ощущение, что он надо мной издевается. Если задержитесь. Как будто это я решаю, задерживаться мне тут или нет.
Грохот сковородок затихает. Теперь слышен только звук наших шагов по гладкому бетонному полу.
– Так Джоанна здесь? – нервно уточняю я.
– Да, – отвечает Гордон. – Немного терпения.
Еще дверь, и мы оказываемся в восьмиугольной комнате. В каждой стене по двери. В середине каждой – узкая щель. Я с ужасом догадываюсь, что это карцеры. Пытаюсь по звукам понять, есть ли в них люди. Вот кто-то кашлянул, и снова тишина.
Как психотерапевт, я не только шокирован, но и глубоко возмущен. Да как они смеют держать людей в полной изоляции?
– Кто здесь? – громко спрашиваю я, почти уверенный, что сейчас услышу Джоаннин крик о помощи.
Гордон хватает меня за руку.
– Расслабьтесь. – Когда тебя крепко держат за руку, не очень-то расслабишься. – Вас привезли сюда силой?
– Нет.
– Вот именно. Сюда приезжают добровольно, как и ваша милая жена Элис.
Я вздрагиваю, услышав имя Элис из уст этого человека.
– Здесь никого не держат против воли, Джейк. Каждый заключенный осознает свои проступки и благодарен нам за возможность подумать над своим поведением в благоприятствующей этому обстановке.
Он подходит к одной из камер и произносит в щель:
– Вы приехали сюда добровольно?
Сначала ничего не слышно, потом мужской голос произносит:
– Да.
– Вас держат здесь против воли?
– Нет, – отвечает мужчина слабым, усталым голосом.
– С какой целью вы здесь оказались?
На этот раз заключенный отвечает быстро и уверенно:
– С целью пересмотра своего поведения в связи с неоднократно совершенной в мыслях супружеской изменой.
Никак не могу понять, какой у говорящего акцент. Вроде бы японский.
– Наблюдается ли прогресс?
– Несомненно. Я благодарен за то, что мне дали возможность пересмотреть свое поведение и привести его в соответствие с нуждами моего брака и правилами «Договора».
– Прекрасно, – говорит Гордон в щель. – Вам что-нибудь нужно?
– Нет, у меня все есть.
Черт. Да неужели это происходит на самом деле?
Гордон поворачивается ко мне.
– Знаю, что вы думаете, Джейк. У вас на лице написано беспокойство. Но уверяю вас, если первоначально эти помещения и были карцерами, сейчас они служат чем-то вроде монашеских келий, где сбившийся с верного пути человек может спокойно переосмыслить данные им брачные клятвы.
