– Хороший вопрос, – произносит он. – Я тоже себя об этом спрашивал. Джейк, кому вы так крупно насолили?
Он наконец отходит от меня, и я оборачиваюсь.
– Понятия не имею.
– Кто-то очень вами недоволен. Распоряжения, которые мы получили относительно вас, не допускают ни малейшего послабления.
Деклан кивает Дайане.
– Руки вперед, – командует он мне.
– Умоляю вас…
– Элис, – резко обрываю я ее. – Все нормально.
Конечно, это ненормально. Все это ненормально.
Элис безмолвно всхлипывает.
Дайана достает смирительную рубашку из холщовой сумки. Когда мои руки оказываются в рукавах рубашки, меня охватывает чувство полной безнадежности. Дайана начинает застегивать и завязывать ремешки. От ее дыхания пахнет кофе. Неожиданно я вижу наше отражение в зеркале в прихожей. И в этот момент я ненавижу себя. За слабость. За нерешительность. К этому моменту нас привели мои поступки. А ведь я мог сделать другой выбор, пойти другим путем. Можно было ответить «нет», когда мы получили шкатулку от Финнегана. Вернуть ему подарок. Или когда Вивиан пришла к нам домой и положила перед нами контракт, я мог отказаться его подписывать. Не надо было договариваться о тайной встрече с Джоанной. Не надо было задавать столько вопросов.
Если бы я в какой-то момент поступил иначе, Элис не плакала бы сейчас в ужасе.
Дайана продевает последний ремень мне между ног и застегивает где-то на спине. Теперь она стоит сзади меня, вместе с Декланом. Я их не вижу, только слышу, как позвякивают цепочки. Дайана продевает их в петли у меня на поясе, затем пристегивает к наножникам на лодыжках.
Руками я пошевелить не могу, ногами почти тоже. Элис рыдает.
– Я ценю то, что вы оба настроены на сотрудничество, – говорит Деклан. – Мы с Дайаной рады были поработать именно с вами.
Я вдруг понимаю, что Деклан, возможно, даже не из «Договора». Скорее его просто наняли.
Дайана роется в сумке.
– Можете попрощаться, – разрешает Деклан.
Элис бросается ко мне и нежно меня целует. Губы у нее мокрые и соленые от слез.
– Я тебя люблю, – бормочет она. – Будь осторожен.
– Я тебя люблю. – Я пытаюсь вложить в эти слова все, что чувствую.
Потом тянусь к Элис, чтобы обнять ее. Всего каких-то пятнадцать минут назад мы с ней были вдвоем, она пела для меня. Ну почему мы не проверили почту, почему она не ответила на телефон сразу же? Мы могли бы сбежать. Мчались бы сейчас на юг, подальше отсюда.
До чего же непростительно глупо мы себя вели. Какими были наивными!
– Откройте рот, – требует Деклан.
– Нет, – шепчет Элис.
Но я вспоминаю о пистолете и делаю то, что мне велели.
– Пошире.
В рот вставляют кляп на тесемках. Я чувствую привкус железа и резины. Потом мне надевают что-то на глаза – шоры, как лошади перед скачками. Теперь я вижу только то, что прямо передо мной. Я поворачиваюсь к Элис, пытаюсь говорить с ней взглядом, но мне накидывают на голову черную материю, и теперь я не вижу ничего.
С каждым шагом я все отчетливее понимаю, что я теряю. Еще несколько дней назад мне хотелось вернуться к тому, что было до «Договора» – только я и Элис, мы вместе, мы счастливы. Пять минут назад я мечтал о том, чтобы ее обнять. Шестьдесят секунд тому назад – сказать ей хоть слово. А теперь мне отчаянно хочется снова ее увидеть. Я чувствую, как ее рука прижимается к моей груди, обтянутой грубым полотном смирительной рубашки. Я тону в темноте. На мгновение все звуки отдаляются, и я слышу только звук дыхания Элис, ее всхлипы и настойчивое «Я тебя люблю». Я стараюсь запомнить ее голос, боясь, что отберут и его – последнее, что связывает меня со здравым смыслом.
Ощущение легкого давления от ладони Элис исчезает, меня ведут через кухню: я чувствую запах жареного бекона, чувствую, как деревянный пол сменяется плиточным. Мы спускаемся по черной лестнице.
– Джейк! – умоляюще кричит Элис.
– Стойте там, где стоите, – велит ей Дайана. – Предписание касается только Джейка.
– Когда он вернется? – кричит Элис.
В ее голосе больше нет ни самообладания, ни спокойствия, только отчаяние.
– Ведите себя как ни в чем не бывало, – говорит Дайана. – Поезжайте на работу. И главное – если хотите снова увидеть мужа, никому ничего не рассказывайте.
– Пожалуйста, не… – умоляет Элис.
Я так много хочу ей сказать. Но не могу пошевелить языком, мешает железная штука во рту. В горле пересохло, глаза жжет.
Деклан толкает меня к машине. Надеяться больше не на что.
Мы отъезжаем от дома. Я не вижу Элис, но чувствую ее присутствие. Физически ощущаю, как она стоит и плачет, отчаянно желая, чтобы я вернулся к ней.
Что мы наделали? Увижу ли я снова свою жену?
66
Внедорожник поворачивает направо, на улицу Вальбоа. По звукам останавливающихся машин понимаю, что дальше перекресток со светофором, значит, мы повернем к бульвару Аргуэльо. Я пытаюсь убедить себя, что все это – дурной сон, однако цепи впиваются в ноги, а во рту усиливается привкус резины. Надо попытаться запомнить маршрут.
Какое-то время мы просто едем, потом резко останавливаемся – по шуму я понимаю, что сейчас будет въезд на мост из Сан-Франциско в Окленд. Сквозь черную ткань видно, что свет меняется, потом ее резко сдергивают с меня. Я вижу спину Деклана, который сидит на водительском сиденье, профиль Дайаны. Между задними и передними сиденьями выдвигается перегородка. В машине темно – стекла затонированы.
Теперь мы едем быстрее, въезжаем в тоннель Йерба-Буэна. Рядом со мной слышится шорох. С трудом поворачиваю голову и вздрагиваю от неожиданности – сбоку от меня сидит миниатюрная женщина, тоже в смирительной рубашке. Ей где-то за пятьдесят. Как давно она смотрит на меня? Ее взгляд полон сочувствия, робкой улыбкой она пытается показать мне, что понимает мои чувства. Я хочу улыбнуться в ответ, однако не могу пошевелить губами. Во рту так пересохло, что даже больно. Может быть, невежливо на нее глазеть, но я не в состоянии отвернуться. Вид у женщины ухоженный – судя по всему, она может позволить себе и «уколы красоты», и бриллиантовые серьги, – хотя гладкая прежде прическа растрепалась; похоже, не обошлось без сопротивления.
Насколько позволяет туго затянутая рубашка, откидываю голову на спинку сиденья и думаю об Элис. Потом о моих пациентах-подростках. Не то чтобы они совсем не смогут без меня обойтись. Просто, несмотря на воинственность, душа у подростков очень ранимая. Как на них скажется неожиданное исчезновение их психолога? Основное различие между пациентами-подростками и взрослыми состоит в том, что взрослые убеждены: мои слова ничего не изменят, подростки же верят, что я произнесу что-то вроде заклинания, которое разгонит все тучи.
