71
Что-то шумит. От судорожного дыхания стекло надо мной запотевает, и я ничего не вижу.
Женский голос начинает отсчет:
– Четыре, три, два, один.
Меня поднимают. Я стою на деревянных брусках внутри прозрачных плит – руки привязаны, ноги слегка разведены в стороны. Передо мной белая стена. Я будто зажатый предметными стеклами микроб, которого сейчас будут изучать под микроскопом.
Пол сотрясается – конструкция на колесиках. Я зажмуриваюсь и приказываю себе дышать. Когда я открываю глаза, то вижу, что меня вкатили в узкий коридор. Мимо проходят люди, они смотрят на меня голого. Грузовой лифт, мы едем наверх. Не знаю, с нами ли женщина в белом. Похоже, те, кто все это проделал, стоят у меня за спиной.
– Маури? – говорю я. – Куда мы? Что происходит?
– Маури тут нет, – отвечает мужской голос.
Я вспоминаю лицо Элис перед тем, как на меня надели шоры. Вспоминаю ощущение ее ладони на груди и как у меня отобрали это последнее свидетельство ее присутствия. Последние несколько часов полностью перевернули мою жизнь. У меня отняли все.
Хочется плакать, но слез нет. Кричать, но криком ничего не изменишь.
Я задерживаю дыхание, чтобы стекло отпотело. Двери лифта открываются. Мы в большом зале. В Фернли есть только один такой. Столовая.
Шаги затихают, я остаюсь в одиночестве. Передо мной запотевшее стекло.
Я прислушиваюсь, но ничего не слышу. Пытаюсь пошевелиться, но не могу. Еще несколько минут, и я не чувствую ног, потом – рук. Закрываю глаза. От меня остались только мысли, далекие-далекие мысли. Сил сопротивляться больше нет.
И тут я понимаю, что так и задумано: они хотят подавить мою волю, лишить меня надежды.
Сколько прошло времени? Я думаю об Элис, об Оушен-Бич, о нашей свадьбе. Вспоминаю, как Элис пела в гараже с Эриком.
Как же глупо сейчас ревновать! Даже если мне не суждено отсюда выйти, она не сможет быть с Эриком. «Договор» ее не отпустит.
Я жду, не раздадутся ли голоса, да хоть какой-нибудь звук. Музыка, например. Я бы все отдал, чтобы увидеть сейчас Гордона. Или Деклана. Или даже Вивиан. Хоть одно человеческое существо. Кого угодно.
Двери лифта открываются, и на душе становится легче. Сюда идут люди, два или три человека, они разговаривают, потом пол начинает дрожать. Ко мне катится что-то тяжелое. Голоса в коридоре затихают. Снова звякает лифт, и снова что-то катится по коридору.
Такая же глыба из оргстекла.
Внутри нее женская фигура. Брюнетка, среднего телосложения, тоже обнаженная. Лица не видно сквозь запотевшее стекло. Ее ставят наискосок от меня. Шаги снова удаляются, голоса смолкают. Снова лифт. Голоса. Еще колесница из оргстекла. Я ее не вижу, но слышу.
Теперь нас трое. Чувствуя, что мучители ушли, я набираюсь смелости и тихо спрашиваю:
– Как вы?
Женщина всхлипывает.
Справа от меня раздается мужской голос:
– Что с нами сделают?
– Это все ты! – кричит женщина. – Говорила тебе, попадемся!
Мужчина шикает.
– За что вас? – шепчу я.
Из динамика раздается голос:
– Заключенным запрещено обсуждать между собой свои преступления.
Между нами проходит пожилой мужчина в поварской форме.
– Да уж, крепко вляпались, – бормочет он, глядя на меня.
Через минуту снова звякает лифт. Мимо проезжает еще одна клетка из оргстекла. В ней обнаженная женщина. Я вижу ее спину и спутанные сальные волосы. Она? Охранники поворачивают конструкцию, и теперь женщина стоит лицом ко мне – худая и такая бледная, словно не была на солнце несколько недель. Сначала ее глаз не видно, затем стекло немного отпотевает. Нет, это не Джоанна. Что сделали с Джоанной?
Снова раздаются шаги. На этот раз много. Столовая в мгновение заполняется заключенными в красных робах и надзирателями в серой форме. И я вдруг понимаю, в чем цель всего этого ужасного действа. Нас четверых поставили таким образом, что каждый заключенный вынужден идти к раздаточному столу между нами. Я пытаюсь поймать взгляд женщины напротив, но она зажмурилась, по ее щекам катятся слезы.
Очередь останавливается. Я слышу стук подносов и столовых приборов. Надзиратели покрикивают на людей в очереди. Очередь все удлиняется – народ прибывает. Неужели столько «друзей» нарушили «Кодекс»?
Большинство людей смотрят в пол, стараются не встречаться с нами взглядом – это их первый раз в Фернли, и мы их пугаем. Черноволосый белозубый парень на вид двадцати с чем-то лет, наоборот, злорадно ухмыляется; похоже, его это все забавляет. Другие не обращают внимания – подумаешь, очередной обед в Фернли. Они уже привыкли.
Сначала я стараюсь не смотреть людям в глаза. Из чувства стыда и унижения. Потом вдруг понимаю, что если это конец, то надо заставить их смотреть на меня. Увидеть меня. Чтобы они знали, что завтра могут оказаться на моем месте. Если я останусь здесь навсегда, то и с любым из них может случиться то же самое.
В очереди поровну мужчин и женщин. Несмотря на одинаковые алые робы, вид у всех холеный, видно, что они – обеспеченные люди. Никто тут не похож на обычных заключенных. За какие такие преступления их сюда посадили? Людей становится все больше, они стоят уже в два ряда, потом в три. Народу так много, что некоторые оказываются прижатыми к моей стеклянной тюрьме, и только прозрачная плита отделяет их от моего обнаженного тела. Шум усиливается, меня наполняют ярость и разочарование. Да сделайте же хоть что-нибудь! Сопротивляйтесь «Договору»!
Как же мы допустили такое?
Мне улыбается женщина с красно-каштановыми волосами и элегантной седой прядью на виске. Незнакомка оглядывается – не смотрит ли кто – и прикасается губами к оргстеклу напротив моего рта. В шуме столовой я не слышу, что она говорит.
– Что? – переспрашиваю ее одними губами.
Она медленно повторяет:
– Не сдавайтесь.
По крайней мере мне кажется, что она так сказала.
72
Снова камера, алая роба и тонкий матрас. Я пытаюсь уснуть, но свет слишком яркий и в камере жарко. Заняться нечем и почитать нечего, кроме «Кодекса». Ни за что не возьму его в руки.
Мысли перескакивают с одного на другое. Почему-то вспоминается один из моих пациентов, Маркус, подросток, который спросил меня о смысле жизни. Он пишет реферат о шельфовом леднике «Ларсен Б». Ледник размером с Род-Айленд находился на краю Антарктики. В две тысячи четвертом году, простояв в неизменном виде почти двенадцать тысяч лет, «Ларсен Б» треснул, раскололся на куски и уплыл в океан. Двенадцать тысяч лет, а разрушился за каких-то три недели! Ученые не знают точно почему, хотя подозревают, что виной всему сочетание разных факторов. Изменение направлений морских течений, чуть более интенсивное солнечное излучение, ослабление озонового слоя, круглосуточный полярный день – все это вместе и сгубило «Ларсен Б». Теплое течение вызвало микротрещины, потом солнце растопило верхний слой льда, капли воды подтачивали трещины, которые расползались все дальше, и наконец катастрофа, которая не наступала двенадцать тысяч лет, стала неминуемой.
