– Да.
– Угостили ее обедом?
– Да.
– Она оказывала вам недвусмысленные знаки внимания?
– Да, – бормочу я.
– Что?
– Да, – говорю я уверенней.
– У вас был с ней секс?
– Недавно?
– Просто отвечайте на вопрос.
– Да, у меня был секс с Джоанной Чарльз.
– Пожалуйста, повторите. – Гордон придвигает телефон ближе ко мне.
– Да, у меня был секс с Джоанной Чарльз.
– Вы спали с Джоанной Чарльз в отеле в Бирлингейме, штат Калифорния, первого марта?
Я смотрю ему в глаза, пытаясь произнести то, что он хочет от меня услышать. Пятый уровень. Что это значит? Я лихорадочно соображаю. Может, это ловушка? Если я признаюсь, вдруг меня отправят туда же, куда отправили Элиота и Эйлин? Или дадут послушать мое признание Элис? Настроят мою жену против меня? Что хуже? Признаться в том, чего не совершал, или сказать правду?
Одно я знаю точно: я не могу потерять Элис.
– Нет.
В глазах Гордона полыхает гнев. Он поворачивается к ноутбуку и быстро нажимает комбинацию клавиш. Затем протягивает мне полотенце, которым только что вытирал мне лоб.
– Вместо кляпа.
– Пожалуйста, не надо, – умоляю я.
Он смотрит на меня и ухмыляется.
– Тридцать секунд. Вы переспали с Джоанной Чарльз в отеле «Хаятт» в Бирлингейме?
С меня градом катится пот, в голове пусто. Я не успеваю ответить, как разряд пронзает все тело. Я со стоном валюсь на пол. Наручники врезаются в кожу.
– Тридцать секунд, – командует Гордон.
Я лежу на полу, не зная, жив ли я еще.
– Пятнадцать.
Воспаленный мозг отказывается соображать.
– Десять.
Я смотрю на что-то черное. Ботинок. Гордонов ботинок.
Разряд прошивает левую ногу, поднимается до груди.
Я беспомощно дергаюсь. Пахнет горелым. Я умоляюще смотрю на Маури, но не могу произнести ни слова. Он морщится и отворачивается.
Я оказываюсь под столом, по рукам течет кровь от порезов на запястьях. Впервые замечаю, что стена за мной – зеркальная.
Разрядов больше нет. Кто-то снимает с меня наручники. Я неподвижно лежу в своих собственных отходах и не могу пошевелиться. Хочется умереть. Эта мысль меня шокирует. Лучше умереть, чем снова испытать эту боль.
– Помогите, – шепчу я.
74
Сколько я так пролежал? Час? День? Дверь открывается.
– Хватит, – говорит Нил.
– Еще нет, – говорит Гордон. – Уже почти.
– Выйдем, – говорит Нил и направляется к двери.
Думая, что он обращается ко мне, я пытаюсь пошевелиться. Гордон выходит за ним.
– Помогите, – снова шепчу я.
– Сам справишься, – говорит Маури и тоже выходит, мягко прикрыв за собой дверь.
Теперь я с ужасающей ясностью понимаю, что Маури мне не поможет. Никто не поможет. Они будут просто стоять рядом и исполнять приказы.
В комнате надолго воцаряется тишина.
Наконец дверь снова открывается. В комнату входит Элизабет Уотсон. У нее озабоченный и усталый вид. Увидев меня на полу, она восклицает:
– Боже мой, что с вами сделали?
Морщась, Элизабет помогает мне подняться. Мне стыдно за вонь в комнате, за пятна на робе. Она достает из сумки бутылку воды. Я ужасно хочу пить, но с трудом могу держать бутылку в руках. Крышечку открутить не получается. Элизабет мягко забирает у меня бутылку, откручивает крышку, подносит бутылку к моим губам. После того как я с жадностью выпиваю всю воду, Элизабет дает мне новую робу и чистое белье.
– Вам надо помыться, Джейк. Идите за мной.
Я ковыляю по коридору, оставляя за собой вонючий шлейф. Элизабет останавливается перед дверью с табличкой «Душевые». Я захожу и долго стою под теплой водой, пока она не становится холодной. Потом надеваю чистую одежду.
Элизабет ждет меня в коридоре. Достает пакетик «М&M’s» из сумки и высыпает конфеты мне на ладонь. Я дико голоден, однако жевать очень больно. Элизабет молчит всю дорогу до ее кабинета. Только когда за нами закрывается дверь, она произносит:
– Садитесь. – И указывает на стул.
Я падаю на стул и закрываю глаза. Слышу, как Элизабет опускает жалюзи, запирает дверь, включает музыку. Группа Tears for Fears
[30] поет Everybody Wants to Rule the World. Для меня смысл этой песни уже никогда не будет прежним.
Когда Элизабет прибавляет громкость и пододвигает свой стул ближе ко мне, я понимаю, что музыка нужна для того, чтобы заглушить наши голоса.
– Я вас еле нашла, – шепчет она. – Мне не говорили, где вы. Я начала искать, звонить. Пришлось к судье обращаться за специальным предписанием. Когда и это не помогло, стало ясно: дело плохо.
Я пытаюсь сказать ей взглядом: «Даже не представляете насколько».
– Судья одобрил запрос на применение методов из особого списка. Я прочла, что им разрешили с вами делать. – Она сжимает мне руку. – Мне очень-очень жаль.
– Можно мне домой? – Собственный голос кажется мне чужим.
– К сожалению, пока нет. Вас выставили в весьма неприглядном свете. Но из-за некоторых противоречий в запросе у нас есть поле для маневра.
Элизабет Уотсон невзрачная и до невозможности худая, однако по ее уверенному тону понятно, что она действительно адвокат, причем с большим стажем.
– Вы здесь работаете? – произношу я, превозмогая боль в челюсти, да и вообще во всем теле.
Она как-то странно на меня смотрит.
– Нет.
– Вы тоже в «Договоре»?
– Да. Восемь лет. Мы с женой живем в Сан-Диего. – Она пододвигается еще ближе ко мне и шепчет мне прямо в ухо: – Нам нельзя об этом говорить, но я здесь за нарушение пункта о доверии – недостаточно доверяла супруге.
– У вас такое наказание – защищать меня в этой пародии на суд?
– Да, первая провинность. Я признала свою вину и согласилась на двенадцать дней отработки. Я профессионал, вы в хороших руках. Мои услуги стоят очень-очень дорого, – улыбается она. – Хотя для вас – бесплатно.
От Элизабет пахнет ореховым шампунем. Этот аромат успокаивает. Больше всего мне хочется положить голову ей на колени и уснуть.
– Моя жена тоже юрист, – бормочу я.
Я представляю Элис дома, во фланелевой пижаме. Она пьет кофе, читает, сидит за столом, смотрит на дверь и ждет меня. Я не жалею о том, что женился на ней. Даже сейчас, даже сегодня, даже несмотря на отзвук разряда во всем теле и головную боль. «В болезни и в здравии…» Ни о чем не жалею.
