Как же они все ждали, когда в их дворе хотя бы частично сойдет снег и на куске асфальта можно будет начертить мелом слегка кривоватый «скачок» с «котлом», «огнем» и «водой»! В художественной литературе эту девчоночью игру непременно называют классиками, а в их дворе расчерченный на квадратики прямоугольник звался именно «скачком», и это было правильнее, потому что по его клеткам скакали: «по-русски» – это если только на одной ноге, и «по-немецки», когда разрешалось периодически опираться и на вторую ногу. Женя долго не умела скакать «по-русски», зато красивее других разрисовывала розовыми и голубыми мелками «домик» в те нечастые случаи, когда ей удавалось его заиметь. Лучше других, разумеется, скакала и забрасывала «битки» в «котел» Люда Никольская, красивая девочка со шрамом и первая любовь Саши Ермоленко.
Вместе с тонким весенним ароматом Женя будто заново вдохнула запах своего старого двора, засаженного кустами с волчьими ягодами, такими же, как на привокзальной площади, где покоился ее «секрет», и грудь снова полоснула детская ревность к Люде. Вместо соседнего магазина «Веста. 24 часа», куда она честно направлялась за мясом для супа, Женя вдруг резко свернула в противоположную сторону, к Комсомольскому каналу, который тоже никто так и не удосужился переименовать, хотя, например, ее сын Игорь уже очень плохо представлял, кто такие комсомольцы.
Перейдя через мост, Женя попала в старую часть города Колпина с домами, построенными пленными немцами в стиле сталинского ампира: с полуколоннами, лепными украшениями, крылечками с чугунными завитками под козырьками и знаменитыми башенками на крышах. Недалеко от вокзала высился пятиэтажный дом с башней и приличной высоты шпилем – одна из главных колпинских достопримечательностей. Во-первых, по своей архитектуре он отдаленно напоминал знаменитое здание Московского университета имени Ломоносова на Воробьевых горах или гостиницы «Украина». Во-вторых, когда жители Колпина по железной дороге возвращались домой из дальних странствий (или из той же Москвы), дом со шпилем всегда приветствовал их огромным флюгером в виде венка колосьев, перевитого лентой, почти точь-в-точь такого же, как на гербе Советского Союза, и даже со звездочкой наверху. При виде этого первого в городе высотного дома со шпилем и флюгером у каждого, даже очень сурового, колпинца увлажнялись глаза, теплело в груди, и он чувствовал себя частицей огромного государства, широко и привольно раскинувшегося «от Москвы до самых до окраин…» Особенно душу грело то, что их город окраиной не был! Он был одной из станций, упомянутых в знаменитом путешествии Александра Николаевича Радищева из Петербурга в Москву, о котором радивые учителя рьяно вдалбливали в голову каждому российскому школьнику помимо его воли. Справедливости ради стоит заметить, что Радищев в своих записках Колпино никак не обозначил, но и так ясно, что мимо него он обязательно проезжал. Иначе как бы он попал в Тосно, Любань или Чудово?
Поворачивать к дому со шпилем Жене было не нужно. Она быстрым шагом прошла Банковский переулок и, вдруг вновь вообразив себя пятиклассницей в спущенных гольфах и с хвостиком на макушке, лихо перебежала дорогу перед автобусом, выруливающим с привокзальной площади. Внутри арки длинного четырехэтажного дома, за которым, собственно, и находился двор ее детства, Женя остановилась. Пахло кошками и особым банно-мыльным запахом временно складированных во дворе товаров хозяйственного магазина, который по-прежнему существовал на первом этаже дома с аркой. Конечно, она много раз пробегала мимо этой арки и даже заходила в сам хозяйственный магазин, но сегодня знакомые с детства запахи растревожили ее чуть ли не до слез.
А двор, как оказалось, не слишком изменился. Так же тяжело раскачивалось на ветру замерзшее корками белье, прицепленное деревянными остроухими прищепками, кучерявыми пластмассовыми и даже сохранившимися с незапамятных времен – оловянными, антикварно потемневшими. Так же курили и матерились грузчики хозяйственного магазина. Так же урчали подъезжающие к его задним дверям машины. Только вот горки, качели и карусели детской площадки были изготовлены уже не из металла, а из разноцветного веселого пластика. Стены крашенных в желтый и бежевый цвета домов нынешние юные художники-монументалисты изрисовывали уже не мелом, а жирными акриловыми струями красок из баллончиков.
Изогнутый углом дом-корабль, в котором жила Женя со своими друзьями, так и не переделали в гостиницу, только часть первого этажа передали диспетчерской автобусного кольца. В доме теперь жили совсем другие люди. Неужели там по-прежнему коммуналки? Или огромные сталинские квартиры сейчас занимают отдельные счастливые семьи? Женя посмотрела в окно своей бывшей коммунальной кухни. На подоконнике угнездилась девочка лет десяти и смотрела во двор, совсем как она когда-то сидела, выглядывая из-за чудовищно разросшегося столетника и высматривая, не пройдет ли мимо Саша Ермоленко.
– Женя? – услышала она незнакомый женский голос и вздрогнула. Кто может здесь ее помнить? Женя ни разу не заходила во двор с тех пор, как они переехали в «Аврору» на Тверскую улицу. Вроде и недалеко, но ее, девочку, тогда гораздо больше, чем старый двор, интересовала новая улица Машиностроителей, куда собирался переезжать Саша.
Женя медленно обернулась. Перед ней стояла совершенно незнакомая женщина с худощавым малосимпатичным лицом и напряженно улыбалась.
– Да, я Женя, – сказала она. – А вы… я что-то не припоминаю…
– Ну как же! Я Галя Иванова! – улыбнулась женщина и, почти как сама Женя взрослому Ермоленко, сказала: – Ну-ка вспоминай: «Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три: на месте фигура замри!»
– Галка! – всплеснула руками Женя. – Не может быть! Ни за что не узнала бы!
– Да… Я выгляжу не очень… столько забот… А ты, наоборот, необыкновенно похорошела. Даже узнать трудно. Если бы ты так долго не смотрела на окно вашей бывшей кухни, то, возможно, я тоже прошла бы мимо тебя. – Она опять улыбнулась и спросила: – Что, тоска по детству замучила?
– Вроде того! – ответно рассмеялась Женя. – А ты, Галка? Ты-то что здесь делаешь?
– Я здесь живу.
– Как? Разве вы не уехали?.. Или ты снова… Ничего не понимаю…
– Слушай, Женька! – взяла ее под руку Галя. – А давай к нам зайдем! Все расскажу. Поболтаем, а? Сто лет ведь не виделись! Время-то у тебя есть?
– Вре-е-мя… – протянула Женя и бесшабашно тряхнула головой. – Да найдется у меня время! Только удобно ли? Муж? Дети?
– Ни мужа, ни детей сейчас дома нет, так что никто нам не помешает! Пошли, подруга! – И Галя повела ее к тому же крайнему справа подъезду, в котором жила с самого рождения.
– Галь, так ты что, все в той же квартире живешь? – изумилась Женя, медленно поднимаясь по знакомой лестнице. Стены подъезда, казалось, со времен их детства так и оставались выкрашенными грязно-синей, во многих местах облупившейся краской. Может быть, под одним из подоконников еще сохранилась надпись «Галка + Женька = дружба навеки», которую они в четыре руки нацарапали толстыми и острыми на концах гвоздями, вытащенными из ящиков у хозяйственного магазина? Даже черная с белыми лапками кошка, шмыгнувшая между Жениных ног, до боли напомнила Галкину Стрелку, хотя ею быть уж никак не могла. Кошки так долго не живут. Она и во времена их детства была уже весьма почтенного кошачьего возраста.
