В таких вот условиях 14 февраля открылась сессия Государственной думы. В первом заседании Родзянко и министр земледелия Риттих ограничились общими рассуждениями о тяжелом положении и мифическом «ответственном правительстве». Милюков в целом повторил свою прежнюю речь об «изменах».
Зато на следующий день случилась настоящая сенсация. Лидер трудовой группы Александр Керенский заявил, что дело вовсе не в «злоумышленной воле отдельных лиц», мол, хватит уже копать слишком мелко. «Величайшая ошибка – стремление везде и всюду искать изменников, искать каких-то там немецких агентов, отдельных Штюрмеров, под влиянием легенд о темных силах, о немецких влияниях, – заявил он. – У вас есть гораздо более сильный враг, чем немецкое влияние, – это система». Керенский также упрекнул депутатов в том, что те занимаются одной лишь констатацией фактов и постановкой «диагнозов», вводят в заблуждение народ и не хотят решительных действий. И пригрозил, что вскоре «предостережения» могут смениться «фактами», очевидно намекая на грядущее начало революции.
Очевидно, что Керенский хорошо представлял реальную ситуацию и уже не боялся ответственности за фактически открытый призыв к борьбе с царем. Так и вышло. Правительство потребовало у Родзянко стенограмму речи Керенского для привлечения его к суду за революционные призывы, но получило отказ. Примечательно также, что, как и более ранняя ноябрьская речь Милюкова, выступление Керенского потом интерпретировалось с большими искажениями и преувеличениями. В том числе приписывали оратору и то, чего он и вовсе не говорил. «Керенский призвал монарха либо немедленно прекратить войну, либо отречься от престола», – сообщал «Нижегородский листок».
Между тем ни градоначальник Петрограда генерал Балк, ни командующий войсками округа генерал Хабалов, не считали положение угрожающим. Только министр внутренних дел Протопопов, получавший многочисленные отчеты из охранного отделения, испытывал тревогу. «Тревожное настроение революционного подполья и общая распропагандированность пролетариата», – писал начальник столичной охранки еще 9 января. «События чрезвычайной важности, чреватые исключительными последствиями для русской государственности, не за горами», – сообщалось в рапорте от 28 января. «Озлобление растет… Стихийные выступления народных масс явятся первым и последним этапом на пути к началу бессмысленных и беспощадных эксцессов самой ужасной из всех анархических революций», – говорилось в паническом донесении от 5 февраля
[61].
Испуганный Протопопов запросил данные о наличии сил для подавления возможных беспорядков. Ему донесли, что полиция, конные части и учебные команды полков насчитывают 10 тысяч человек. Конечно, в окрестностях Петрограда находилось еще около 200 тысяч недавно призванных новобранцев и выздоравливающих солдат. Но что это были за солдаты! Молодые люди 18-19-летнего возраста, жившие в тесных казармах и не очень хотевшие идти умирать на фронт. А сомнений в том, что война сулит только массовую смерть и никаких побед, в начале 1917 года уже не оставалось. И вся эта масса к тому же читала газеты, в которых сообщалось о голоде, убийствах, параличе правительства, а также питалась слухами о Распутине, злодее царе и изменниках. А еще совсем рядом находился Кронштадт, где жила огромная масса матросов Балтийского флота, в последнее время не столько воевавшая, сколько читавшая большевистские листовки и газеты со смешными карикатурами про царя и правительство.
Однако несмотря на явные признаки полного краха, власти все еще надеялись, что предел терпения народа не исчерпан. Население призывали надеяться на лучшее и «не поддаваться на провокации». 22 февраля в прессе было опубликовано патетическое воззвание: «Неблагоприятные условия необычайно суровой зимы вызвали тяжкие для всех испытания, но близка весна, и с ней, Бог даст, наступят лучшие дни… С верою в Бога и успех русского оружия надо еще потерпеть и не дать себя увлечь злонамеренным смутьянам, побуждающим к беспорядкам». Весна действительно была близка, но лучшие дни наступили отнюдь не для всех!
В тот же день, 22 февраля, несмотря на сложное положение, царь выехал из Царского Села в ставку, всецело доверившись начальнику Петроградского военного округа генералу Хабалову. Последний обещал любой ценой пресечь возможные эксцессы силой оружия.
«Царь! Все пропало!»
Лед тронулся 23 февраля, когда тысячи голодных рабочих Путиловского завода в Петрограде вышли на улицы. При этом переход от собственно недовольства экономическим положением к политическим лозунгам, в отличие от предыдущих случаев, произошел почти мгновенно. В тот же вечер в руках манифестантов появились красные флаги и плакаты «Долой самодержавие!» и «Долой войну!». Поначалу шествия проходили без особых эксцессов, и за первые два дня повстанцы лишь избили 28 городовых.
Поскольку забастовки и демонстрации много раз случались и ранее, в первые дни никто не придал этому серьезного значения. Министры считали, что движение, как это бывало и раньше, схлынет само собой, а полицейские опасались применять силу, боясь спровоцировать рабочих. Но уже 25 февраля события приобрели неконтролируемый оборот. Толпы бастующих и присоединившихся к ним жителей заполонили центральную часть города и Невский проспект. Площадь перед Николаевским вокзалом превратилась в арену непрерывного митинга. Что символично, прямо с пьедестала памятника Александру III произносились революционные речи, главным лозунгом которых стал «Долой войну!». При этом пристав Крылов, пытавшийся отобрать у демонстрантов красный флаг, был застрелен прямо посреди площади.
Решающий перелом наступил 26 февраля. Накануне вечером царь в телефонном разговоре с Хабаловым приказал ему прекратить беспорядки, «недопустимые в тяжелое время войны». Недалекий генерал тотчас скомандовал с протестующими больше не церемониться и при необходимости открывать огонь.
Поутру были разведены мосты через Неву, однако рабочие-демонстранты попросту форсировали реку по льду.
В итоге в городе началась стрельба. На площади перед Николаевским вокзалом рота лейб-гвардии Волынского полка открыла огонь по демонстрантам, убив сорок человек. Пальба произошла также на углу Садовой улицы, вдоль Невского проспекта, Лиговской улицы, на углу 1-й Рождественской улицы и Суворовского проспекта. После этого в городе появились первые баррикады, начался захват предприятий. К этому моменту в стачке участвовали уже около 300 тысяч человек с 438 предприятий.
Именно в этот день, примерно в 16 часов, произошло событие, каковых раньше не бывало. Солдаты 4-й роты запасного батальона Павловского полка неожиданно открыли огонь по войскам, разгонявшим толпу. И хотя павловцев удалось оперативно усмирить, вызвав подкрепления, сам факт перехода армии на сторону восставших был беспрецедентным. И далеко не случайным. В 17:00 Родзянко отправил царю паническую телеграмму, сообщавшую, что «в столице анархия» и «части войск стреляют друг в друга».
Еще в январе, предвидя «неизбежные волнения», правительство разработало план борьбы с массовыми беспорядками. Петроградский военный округ был выведен из состава Северного фронта и передан из действующей армии в непосредственное ведение правительства с прямым подчинением командующему округом. Кроме того, большое количество пулеметов, ранее предназначавшихся для фронта, было передано в полицию. Были даже организованы специальные ускоренные курсы для стражей порядка по обучению пулеметчиков. Помимо полиции для разгона протестующих планировалось использовать «самые отборные» части – учебные команды полков. План операции предусматривал в случае начала беспорядков взятие под контроль столицы в течение четырех дней. Также был предусмотрен роспуск Госдумы с Госсоветом. На этот случай был даже заготовлен бланк царского указа с открытой датой на случай, если Николая II в момент восстания не окажется на месте.
