Однако все эти «удобства» имели и оборотные стороны. Община способствовала уравниловке, спасала «слабых» и ленивых, снимала ответственность с конкретных лиц, тормозила техническое перевооружение и превращала сельское хозяйство в натуральное. Ну и, как водится, способствовала развитию массового пьянства и алкоголизма. Живший в нищете и уставший от непосильного труда сельский пролетариат развлекался в основном массовыми попойками и драками, а непьющий крестьянин рассматривался «миром» чуть ли не как социальный враг и изменник общему делу.
Общинность также тормозила развитие культурного уровня деревни, а также создавала известные политические проблемы. Привыкшие идти за большинством, умными старейшинами, которые «всё знают», малограмотные и неграмотные крестьяне легко подпадали под влияние и могли в любой момент обратить коллективизм в революционные походы и бесчинства. Тем более терять крестьянам все равно было нечего: кроме грязного угла в старой избе и драных штанов у них, как правило, ничего не было.
Кроме того, деревня в начале XX века стала благоприятной средой для революционной агитации. Революционеры объясняли крестьянам их тяжелое положение очень просто – во всем виноваты помещики и богатые земледельцы. Из-за них вы нищенствуете! Надо просто требовать землю! Даешь конфискацию помещичьих угодий и будет вам счастье! Правительство же оказалось в заведомо проигрышном положении. Пойти на удовлетворение требований о «разделе», «конфискации» и даже выкупе помещичьих земель оно не могло, ибо этот шаг попросту погубил бы эффективное сельское хозяйство, сорвал экспорт и привел бы к голоду в городах и столицах. А отказ в их удовлетворении впоследствии стал удобным поводом для бесконечных упреков и обвинений.
Кризисное положение деревни конечно же не являлось секретом для царя и его приближенных. Особое совещание по сельскому хозяйству, созданное по инициативе правительства, в 1899–1901 годах собрало много материала о положении центральных губерний, но не наметило никаких путей выхода из положения! А лишь признало, что одной из причин кризиса является дробление земли в пределах общины, что, по мнению чиновников, являлось «неизбежным злом». «Относительное уменьшение количества земли, находящейся во владении крестьян, как естественное последствие роста населения, не требует доказательств, оно вытекает из самой природы вещей», – заявлялось в сводке работ Особого совещания.
После этого было много всевозможных обсуждений и изучений, в сущности ничего не давших. Между тем весной 1902 года произошли события, показавшие, что русская деревня, как населенные пролетариатом окраины промышленных центров, а также вузы, представляет собой еще одну пороховую бочку, которая в любой момент может взорваться.
В 1901 году центральные губернии охватил очередной голод, сопровождавшийся эпидемиями холеры и тифа. Следующей зимой хлеб во многих регионах в очередной раз закончился. В середине марта в Полтавском и Константаноградском уездах Полтавской губернии крестьяне стали являться в помещичьи усадьбы с просьбами о даровой выдаче хлеба и корма для скота. Кроме того, регион охватили массовые грабежи и кражи средь бела дня. При этом грабители нередко заявляли: «Отдайте по-хорошему, все равно скоро наше будет».
28 марта толпа голодных крестьян явилась с подводами в имение «Карловка», принадлежавшее герцогу Мекленбург-Стрелицкому, и забрала со складов весь картофель. В последующие дни «экспроприация» приобрела массовый характер. Толпа народа с обозом в 300–400 телег объезжала помещичьи имения и забирала себе все продукты. Полтавский губернатор, снарядив три батальона пехоты, отправился в район беспорядков. 1 апреля войско столкнулось с толпой крестьян, грабивших мельницу в 10 верстах от Полтавы. Поначалу народ, вооруженный вилами и кольями, пытался оказать отпор, но потом был разогнан выстрелами. По официальным данным, было убито три крестьянина и четыре ранено.
Еще более ожесточенные беспорядки вспыхнули в Харьковской губернии. Там крестьяне не только увозили хлеб, но и крали сельхозинвентарь, угоняли скот, поджигали помещичьи усадьбы, а одну из них и вовсе растащили по бревнам! Попутно народ ограбил и местную больницу, причем из-под больных даже вытаскивали тюфяки. В общей сложности было ограблено 91 имение, в том числе 64 в Полтавской и 27 в Харьковской губернии.
Однако власти не сделали никаких серьезных выводов из случившегося. Лидеров восстания арестовали, обвинив во всем «противоправительственную литературу», обнаруженную во время обысков в деревнях. Начитались всякой дури и пошли мельницу грабить! «Весною в некоторых местностях Полтавской и Харьковской губерний крестьяне разграбили экономии, – заявил царь во время своего визита в Курск 29 августа 1902 года. – Виновные понесут заслуженное наказание, и начальство сумеет, я уверен, не допустить на будущее подобных беспорядков… Помните, что богатеют не захватами чужого добра, а от честного труда, бережливости и жизни по заповедям Божьим». Николай II конечно же не понял, что грабежи были вызваны отнюдь не жаждой «обогащения» и тем более не литературой, а нуждой и голодом. Которые и довели крестьян до жизни такой.
«Человеческих жертв сотни»
Крестьянские восстания совпали по времени с еще одним историческим событием. 2 апреля 1902 года студент Киевского университета и активный участник недавних волнений в вузе 21-летний Степан Балмашов под видом адъютанта проник в Мариинский дворец, где застрелил министра внутренних дел Дмитрия Сипягина. Это было второе подряд громкое политическое убийство, которое привело к серьезным изменениям во внутренней политике.
Как известно, царь был практически не в состоянии принимать какие-либо решения единолично. Если в прошлый раз верх взяли «либералы», уговорившие Николая судить убийцу министра образования Боголепова – Карповича обычным судом, то теперь лодка качнулась в сторону «консерваторов». Кто-то, видимо, нашептал царю, что это уже второй случай, либеральничать с распоясавшейся молодежью больше нельзя. Ведь Карповичу год назад дали «всего» 20 лет каторги, обычный суд высшую меру наказания выносить не имел права. Тогда царя уговаривали: молодой еще, казнь только озлобит общество, спровоцирует месть и т. п. Кстати, сам Карпович рассчитывал именно на смертный приговор. В общем, в 1901-м решили: казнить нельзя, помиловать!
Теперь же Николаю тыкали пальцем: видите, ваше величество, одного студента пожалели, и уже второй министр убит! Казнить, нельзя помиловать! В итоге было принято решение судить Балмашова военным судом, что автоматически означало высшую меру наказания. Кроме того, это значительно сокращало сроки процесса. На суде, несмотря на молодость, убийца вел себя мужественно, а потом даже отказался подать просьбу о помиловании. Рано утром 3 мая в Шлиссельбургской крепости Балмашов был повешен.
Это была первая политическая казнь в годы царствования Николая II, но далеко не последняя. Для царя и чиновников «мучеником долга» стал Сипягин, а вот для интеллигенции, молодежи, революционеров и других борцов героем стал Степан Балмашов. Рассказы о его смелом поведении в тюрьме и на суде стали легендами, молодого студента приводили в пример как борца, отдавшего жизнь за свободу. За которого конечно же надо должным образом отомстить! Казнь студента фактически стала объявлением войны. Отныне для многих любой убийца «слуги царя» автоматически становился героем, а для власти, наоборот, посягателем на образ правления, достойным самого сурового наказания. Уже вскоре убийства и теракты станут в России такой же обыденностью, как грабежи и пьяные побоища.
