Если бы власть добровольно пошла на уступки, как это было в начале правления Александра II, то большая часть общества, вероятно, восприняла бы это с воодушевлением. И царь получил бы своеобразный карт-бланш хотя бы на десять лет вперед. Ну а революционерам и бунтовщикам пришлось бы немного обождать, прежде чем радикальные идеи снова приобрели бы популярность и сочувствие, как это было в конце правления Александра II.
Однако Николай II не был бы Николаем II, если бы сразу, как говорится, с порога не развеял эти надежды! В своей известной речи 17 января 1895 года к земским депутациям он недвусмысленно заявил: «Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земств в делах внутреннего управления; пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой покойный, незабвенный Родитель»
[4].
«Лучшего» заявления нельзя было и придумать! Интеллигенция и образованная часть общества восприняла его как вызов себе и даже оскорбление. Элитам стало ясно, что любые послабления и изменения придется снова, как и в былые времена, вырывать с боем и интригами. По-хорошему снова не получится! Ну а больше всех радовались революционеры. Раз реформ не будет, значит, социальная напряженность и недовольство будут по-прежнему расти, а это раздолье для агитации и пропаганды. Будем и дальше разворачивать народ в нужное направление!
Уже в конце 1895 года возник социалистический Союз борьбы за освобождение рабочего класса, организованный Лениным (Ульяновым), Мартовым (Цедербаумом), Стекловым (Нахамкесом), Крупской, Елизаровым (мужем сестры Ульянова) и другими марксистами. Если народники основной движущей силой будущей революции считали крестьян, то новые социалисты поставили цель вести пропаганду среди рабочих. Правда, уже в декабре Ленин, недавно вернувшийся из-за границы, был арестован за составление прокламаций, в том числе издевательской листовки по поводу рождения дочери царя Ольги. В тюрьме Ильич времени даром не терял, начав писать книгу «Развитие капитализма в
России». Тогда, конечно, и во снах никто не мог подумать, что когда-нибудь это и другие произведения будут знать практически все жители страны!
Ну а особо умные люди, вроде министра финансов Сергея Витте, осознали, что по уровню интеллекта новый правитель явно не превосходит своего глупого и недалекого папашу. А возможно, даже уступает ему. «С неопределенностью в душе, с тревогами, опасениями и надеждами встретило наше общество 1895 год, – писала газета „Русское богатство“. – Первый же месяц нового года принес разрешение всех этих неопределенностей. Высочайшая речь 17 января… была этим историческим событием, положившим конец всяким неопределенностям и всем сомнениям… Царствование императора Николая Александровича начинается в виде прямого продолжения прошлого царствования».
«Строй этот содержит идеал, – писал во французском журнале Revue politique et parlamentaire известный консервативный публицист А. А. Башмаков. – Этот идеал, несмотря на многие противоречия и бесчисленные недочеты, – это представление о сильном, неограниченном царе, справедливом, как Бог, доступном каждому, не принадлежащем ни к какой партии, обуздывающем аппетиты сильных, высшем источнике власти, который судит и карает и исцеляет социальную несправедливость».
Однако Николай Александрович все же не был Александром Александровичем! Посему при всем желании не мог «прямо продолжить» прошлое царствование.
Первым ярким событием правления стала Ходынская катастрофа, когда сотни людей были затоптаны насмерть и задавлены во время раздачи дешевых подарков в честь коронации. Согласно официальным данным, погибло почти 1300 человек, в том числе множество женщин и детей. Уже на следующий день сообщение о катастрофе было опубликовано в печати, причем некоторые издания рассказали о всех, самых ужасающих подробностях. Событие вызвало огромный общественный резонанс. Одни увидели в нем «дурное предзнаменование», мол, печально, что правление царя началось с моря крови. Другие же, напротив, воспользовались случаем, чтобы заявить, что в жертвах виноват сам режим.
Впрочем, уже через пять дней после трагедии в столице произошло еще одно знаменательное событие, действительно ставшее предвестником грядущих потрясений. Все фабрики в Санкт-Петербурге в дни коронационных торжеств (14–16 мая) были закрыты. Однако жадные фабриканты не пожелали уплатить рабочим получку за все три дня, решив, что хватит с них и одного. Ради такого события могут и ужаться! Трудящиеся восприняли это как оскорбление, и 23 мая в управление Российской бумагопрядильной мануфактуры явилась депутация, потребовавшая полной оплаты. Кроме того, рабочие потребовали еще и сокращения рабочего дня. Удивленное начальство согласилось на оплату, но ничего не ответило по поводу времени. Это и послужило поводом для первой крупной забастовки.
В течение недели все текстильные предприятия в столице прекратили работу, а число бастующих достигло 30 тысяч человек. Главным требованием рабочих было сокращение рабочего дня сразу на 2,5 часа. То есть с использовавшихся 13 часов до 10,5. Трудящихся можно было понять! Ведь при существовавших условиях жизнь их была практически невыносимой. Если вычесть из суток 13 часов на работу, час на путь от дома и обратно (если не больше), 8 часов на сон, то у людей оставалось на все про все всего полтора-два часа. Рабство фактически!
Во время забастовки полицией было изъято 25 различных листовок, изданных Союзом борьбы за освобождение рабочего класса. Причем часть тиража даже попала в Москву.
Эта акция не на шутку встревожила правительство. Пугающе для власти выглядело быстрое распространение забастовок и хорошая организованность. Именно тогда был сделан ошибочный вывод, что все дело в неком «планомерном руководстве». Мол, какие-то злонамеренные смутьяны проникают в рабочую среду и подстрекают трудяг к бунтам. В данном случае, как это нередко делают и в нынешние времена, путают причину со следствием и, что называется, ставят телегу вперед лошади. Тяжелые и невыносимые условия труда были объективным фактом. Как и оскорбительный отказ от уплаты денег за коронационные выходные. Именно это и подвигло трудящихся на борьбу за свои права. Повозмущались, посовещались, выбрали старших и отправили к начальству. Потом решили бастовать. А уже потом к этому объективному процессу подключились «борцы за освобождение».
«Агитаторы выступили на сцену лишь тогда, когда стачки были уже свершившимся фактом, – писал по этому поводу „Вестник Европы“. – Ключ к забастовкам следует искать в положении рабочих». Однако чиновники в первую очередь бросились именно на поиски «подстрекателей». По подозрению в нем осенью 1896 года было задержано около 1000 человек. Из правительственных кругов только Витте понимал истинные причины забастовочного движения. «Вы вряд ли можете себе представить правительство более благосклонное к промышленности, чем настоящее, – говорил он на совещании представителей текстильной промышленности. – Но вы ошибаетесь, господа, если воображаете, что это делается для вас, для того, чтобы облегчить вам наибольшую прибыль; правительство главным образом имеет в виду рабочих; этого вы, господа, кажется, не поняли, иначе последняя стачка бы не случилась. Доказательство этому, что стачка пощадила те заводы, которых владельцы сумели установить отношения между хозяевами и рабочими приличные и гуманные».
