Я гляжу, как Джордж атакует одеяло, и думаю: «Да. Теперь все хорошо. Это я. Ничто никогда не вернется в прежнее спокойное и уравновешенное состояние, но я к этому привыкаю. Возможно, в конце концов, мне удастся зажить нормальной жизнью».
Джек
Я долго сижу у компьютера, пытаясь сообразить, что же мне сказать. Школьные письменные задания и сочинения у меня прокатывают, но я не писатель. До этого самого момента я как-то не очень заморачивался по этому поводу.
Тут штука вот в чем. Несмотря на все их недостатки, мои родители – хорошие, добрые люди. Ну, мама больше, чем папа. И они учили меня и моих братьев тоже быть хорошими и добрыми людьми, и хотя мы далеко не всегда ведем себя должным образом, это все-таки заложено в нас, в меня. По крайней мере мне не хочется, чтобы ни в чем не повинную девчонку позорили и унижали из-за моих дружков-придурков.
А если они сотворят с ней что похуже, чем эти идиотские родео?
А если они полезут к ней целоваться?
А если они полезут ее лапать?
Я прокручиваю в голове все сценарии один другого хуже, и все они заканчиваются тем, что эта девчонка станет рыдать день и ночь.
Я кладу голову на стол. Мне и самому хочется от души разреветься.
Наконец я вроде бы принимаю решение:
К черту все.
Поднимаю голову и начинаю писать.
Я не гад, но собираюсь совершить нечто гадкое. И ты меня возненавидишь, и кое-кто еще меня возненавидит, но я все равно это сделаю, чтобы защитить тебя, да и себя тоже…
На следующий день
Либби
Айрис Энгельбрехт решает идти в столовую вместе со мной. По какой-то причине – возможно, из-за схожей комплекции – она идет в пяти шагах позади меня.
– Ты еще там, Айрис?
– Здесь я.
Даже эту пару слов ей удается произнести жалким и обиженным тоном. Она Иа-Иа нашей школы. И она очень много говорит об излишнем весе. Я однозначно не заинтересована в том, чтобы сделаться Официальным Представителем Толстушек, кем именно, кажется, Айрис меня считает, как и Скандальной-Толстухой с Самомнением. Это в десять раз хуже, чем Толстуха-Грубиянка или Лучшая Подруга-Пышка. Подобная роль подразумевает массу ожиданий и надежд, а мне меньше всего хочется брать на себя ответственность и помогать кому-то одолевать превратности средней школы.
Я направляюсь к столику у окна, за которым сидят Бейли Бишоп и Джейви Де Кастро, когда замечаю Дэйва Камински в черной шапочке на почти белых волосах. Айрис тянет меня за рукав:
– Пойдем отсюда.
Я разворачиваюсь и иду в противоположном направлении, а бедная Айрис плетется сзади. Я с шумом налетаю на одного из дружков Камински, который вместе с ним сидел на трибуне. Он высокий, долговязый и худой, с золотисто-коричневой кожей и темно-каштановыми волосами, которые торчат в разные стороны, напоминая вспышку на солнце.
Прежде чем я успеваю уступить ему дорогу, он произносит:
– Извини.
В глазах у него какая-то озабоченность и печаль, словно он только что потерял лучшего друга.
– Нет, это ты извини, – отвечаю я и делаю шаг в сторону, чтобы обойти его. Но он шагает туда же. Я ступаю в другую сторону, и он тоже. И я думаю, до чего смешно мы, наверное, выглядим, когда слышу, как где-то у меня за правым плечом Дэйв Камински орет:
– ЗАШИБИСЬ, НАЧАЛОСЬ!
На какое-то мгновение мне кажется, что этот парень вырубится прямо предо мной. Он снова повторяет:
– Извини.
И тут же бросается ко мне, вцепившись в меня, словно утопающий за соломинку.
Я настолько поражена, что даже шевельнуться не могу. Вместо этого я совершаю стремительное путешествие во времени и оказываюсь на семейном отдыхе, когда мне было девять лет. Мама, папа, тетушки, двоюродные братья и сестры вместе со мной отправились на пляж на побережье в Северной Каролине. День выдался жарким, и все мы купались. На мне был мой любимый купальник в розово-желтую клетку. Я плескалась на мелководье, и, пока плавала, у меня к ноге прилепилась медуза. Да так крепко, словно приклеилась, так что меня пришлось выносить из воды и буквально отдирать это чудовище, и мне казалось, что я вот-вот умру.
Так вот и это чудище держится за меня так цепко, что сперва я ничего не могу поделать и стою столбом. Похоже на то, что мир пустеет и замирает, и я вместе я ним. Все вокруг постепенно
И останавливается.
Просто останавливается.
Впервые за очень долгое время меня охватывает паника. Грудь сдавливает. Дыхание становится учащенным. Ладони – мокрыми от пота. Шея горит.
И тут что-то внезапно возвращает меня к реальности – возможно, чей-то крик, хлопок в ладоши или свист. Или же это мычание? В любом случае я вдруг снова оказываюсь в школьной столовой с этим парнем, обвившим меня, как свитер, и крепко вцепившимся в меня руками.
– Нет!
Я узнаю свой голос, но только звучит он откуда-то издалека, словно я в другом конце школы, где-то рядом с библиотекой.
Совершенно ясно, что это какая-то жуткая игра. «Прижмись к толстухе» или «Прилепись к толстухе». Это куда хуже, чем когда тебя прогоняют с игровой площадки, и я внезапно прихожу в такую ярость, что меня просто трясет. Все тело горит, и я уверена, парень это замечает, все теснее прижимаясь к моим рукам и ногам.
И тут я думаю: «Не за тем я сбросила сто двадцать килограммов, отказалась от пиццы и шоколадных бисквитов с кремом, чтобы этот козел позорил меня в столовой на всю школу».
– Не-е-е-е-ет! – Теперь это звучит, как рев.
Для худого и долговязого он довольно силен, и мне приходится собрать все силы, чтобы отлепить его от себя, как кусок лейкопластыря.
А потом я бью его по зубам.
Джек
Я лежу на полу в столовой, а девчонка возвышается надо мной. Такое чувство, что челюсть у меня вылетела и валяется где-нибудь в Огайо. Я потираю ее, чтобы убедиться, что она все-таки на месте, а когда убираю руку, та вся в крови.
– Какого черта? – бормочу я. Слова выходят глухо и несвязно. Господи, кажется, она мне говорилку разбила. – Зачем ты мне врезала?
– А ЗАЧЕМ ТЫ В МЕНЯ ВЦЕПИЛСЯ?
Я перевожу взгляд на ее рюкзачок, на письмо, торчащее из кармашка, куда мне все-таки удалось его засунуть. Мне хочется сказать: «Поймешь позже», – но я не могу говорить, потому что вытираю кровь со рта.
