А может быть, он и не видит меня. Хотя я тут самая крупная девушка.
Я сажусь в стороне от них, на первом ряду. В этом зале уместится, наверное, человек шестьсот, и есть тут что-то такое, от чего становится грустно и тоскливо, как бывает в заброшенных местах, которым, конечно, этот спортзал и является. С каждым новым смешком, доносящимся до меня сверху, я чувствую себя все более и более невидимой. Входят еще два ученика, но я их не знаю по именам. Девушка садится рядом со мной, всего в полуметре, а парень занимает место на ряд выше. Девушка наклоняется в мою сторону и произносит:
– Меня зовут Мэдди.
– Либби.
– Вот здесь и происходит неформальное обсуждение школьных проблем? Здесь все собираются?
Именно в этот момент заявляется мистер Левин.
– Привет, привет. Спасибо всем, кто сегодня пришел сюда. – Он останавливается перед трибуной, уперев руки в бедра. На нем оранжевый галстук-бабочка и такого же цвета кроссовки. Если бы не седина, его можно было бы принять за одного из нас.
– Давайте-ка разберемся со всем этим прямо сейчас, – начинает он. – Я не собираюсь говорить с вами на тему о важности толерантности, равенства и о том факте, что тут замешаны мы все, потому что не считаю вас тупицами, полностью лишенными моральных принципов. Я думаю, что все вы достаточно умны, просто умудрились совершить глупые поступки. Кто хочет начать?
Мы сидим и не двигаемся с места. Замолкает даже Джек Масселин. Мистер Левин тем временем продолжает:
– Ну, как насчет того, чтобы ответить на простой вопрос «Почему я здесь?». Но только мне нужна настоящая причина, а не что-то вроде «директор Вассерман заставила меня прийти сюда».
Я жду, пока кто-то начнет говорить. Когда этого не происходит, произношу:
– Я здесь вот из-за него, – и указываю на Джека.
Мистер Левин осуждающе качает головой:
– А на самом-то деле ты здесь потому, что варварски отнеслась к школьному имуществу, а еще потому, что ударила его.
– Чудесно! – замечает кто-то из ребят.
– Заткнись! – ворчит Джек.
– Джентльмены! Между прочим, я использую сейчас это слово в самом широком его смысле, – заявляет мистер Левин и обращается непосредственно ко мне: – Ты могла бы просто уйти.
– А вы бы ушли вот так просто?
– Но меня он не хватал.
– Ладно. – Перевожу дыхание. – Ну, допустим, я здесь, потому что потеряла самообладание. Потому что, когда вот так неожиданно тебя хватают и не отпускают, невольно начнешь паниковать. Особенно если при этом все только глазеют и никто не собирается прийти тебе на помощь, и к тому же всем, кроме тебя, это даже кажется забавным. Я здесь потому, что не была уверена, чем все закончится, – может, у него на уме было кое-что еще.
Все внимательно смотрят на меня и на Джека. Мистер Левин кивает:
– Джек, дружище, не стесняйся, присоединяйся к нам.
– Да со мной все в порядке.
Именно так он и говорит: «Да со мной все в порядке». Вот он здесь валяет дурака, напустив на себя скучающий вид, да еще эта его пышная прическа… И считает, что участвовать в общей беседе ему не пристало.
– Если ему нечего нам сказать, я продолжу. Уж что я точно умею, так это давать консультации по любому вопросу. Этим я занималась несколько лет подряд и знаю, как надо себя подать и как ответить на всевозможные «почему». Даже перед аудиторией, где полно незнакомых людей.
– Отлично, – поддерживает меня мистер Левин. – Слово полностью предоставляется тебе, Либби.
– После того как меня в аварийном порядке извлекли из моего дома, я некоторое время провела в больнице. И даже после того, как я достаточно окрепла и уже могла бы вернуться домой, доктор задержал меня там и сказал, что не отпустит, пока я не пойму причину, почему это все произошло со мной. И почему я набрала столько лишнего веса.
Мистер Левин не перебивает, и по всему видно, что он слушает меня с искренним интересом. Как и все остальные, даже Тревис Кирнс. Я продолжаю говорить, поскольку проделывала это сотни раз, то есть так часто, что это даже перестало быть частью меня самой. Скорее это прописная истина, существующая вне меня. Либби стала слишком большой. Либби пришлось эвакуировать из ее собственного дома. Либби получила помощь. Либби стало лучше. Если я что-то и усвоила после смерти мамы и многочисленных советов, так это то, что лучше всего говорить о том, что действительно тревожит тебя и идет из глубины души. А если ты все это будешь просто так носить в себе, то очень скоро дело кончится печально. Ты будешь лежать пластом в своей кровати и растолстеешь так, что уже не сможешь даже самостоятельно встать или просто повернуться.
– Поэтому причин тут было много. Например, я унаследовала от отца его крупные габариты и замедленный обмен веществ. Надо мной всегда насмехались на детской площадке. Подействовала и смерть мамы, и то, как именно она умерла, и то, как я была напугана, потому что осталась одна, и то, что я тревожилась, постоянно тревожилась, а папа сильно грустил, и при этом он еще любил готовить и вкусно покушать, а мне хотелось, чтобы ему стало получше, и еще, конечно, чтобы мне самой стало полегче.
Я слышу, как Кешон тихонько вскрикивает: «Вот ведь черт, подружка!» – после чего следуют слова мистера Левина:
– Отлично, Либби. Молодец.
Кто-то из ребят начинает негромко аплодировать.
– Благодарю вас. – Почему-то я понимаю, что это для меня кое-что значит. Нет, не аплодисменты, а отношение к происходящему мистера Левина. Мне важно его мнение. – На некоторое время я оказалась в изоляции, безвылазно сидя дома, поэтому времени для размышлений у меня было предостаточно. А потом стало еще больше.
Мы все поворачиваемся к Джеку, но он упрямо молчит.
Тогда мистер Левин поворачивается ко мне:
– Так зачем же ты ударила его?
Мне так и хочется высказаться… Да вы сами на него поглядите. Он ведь – само совершенство. У него не было в жизни никаких неприятностей. Ну, допустим, он страдает от своего неумения различать людей по лицам, но ведь его зато никогда не называли жирдяем, или уродом, или мерзким типом. Никто не посылал ему оскорбительных записок и никто не кричал вслед, чтобы он покончил с собой, потому что так будет лучше всем. И его родителям не приходили обидные письма с проклятиями только за то, что они его родили. Кроме того, у него живы оба родителя. Сомневаюсь, что ему известно, что это такое – терять любимого человека. И вот такие, как мы, просто не смеют трогать его, потому что он слишком хорош для нас с вами и не заслуживает никакого наказания. И это еще если умолчать о его отвратительных дружках.
Мне так и хочется сказать: «А почему я не должна была его ударить?»
Но я не нахожу никакого другого ответа, кроме как:
– Я просто взбесилась.
