Я – Либби Страут, Самый Толстый Подросток Америки, возможно, Грустнейший-Подросток-в-Мире, одна в своей комнате с котом, пока за стенами этой комнаты весь остальной мир живет своей жизнью.
Джек
После дождя вечер прохладен и свеж. Я протискиваюсь к краю крыши, пока не становлюсь там, где стоял прежде, двенадцать лет назад, и рассматриваю наш район и дом, некогда принадлежавший Либби Страут.
Может, если я снова упаду, что-то у меня в мозгах встанет на место. Я смогу увидеть мир и людей так, как сейчас их не вижу. Смогу вызывать из памяти лицо или подумать: «Мама» – и сразу же соотнести это слово с полным законченным образом, состоящим из глаз, носа, рта и всего остального.
Стою я там долго, пытаясь найти способ спрыгнуть вниз и удариться головой о то же место, что и тогда. Может, взять камень и треснуть себя по голове. Но что, если тогда я сделаю себе еще хуже? Что, если заработаю полную и необратимую амнезию?
Я сажусь, а потом ложусь на еще мокрую от дождя крышу. Ничего, что рубашка у меня промокает, пока я гляжу на небо и на звезды, похожие на все остальные светила, и небо с тем же успехом может оказаться полным лиц. Я говорю себе: «Либби – одна из тех звезд». Я выбираю звезду, называю ее в честь Либби и гляжу на нее сколько могу.
Затем я моргаю.
Останься. Останься. Останься.
Не уходи.
Но она исчезла.
Либби
Звонит телефон, и это Джек, единственный человек, с которым мне хочется говорить.
Что-то случилось.
Я улавливаю это в его голосе.
Сначала я не могу понять, что он говорит.
– Извини, – произносит он и без конца это повторяет, пока я его не обрываю.
– Почему ты извиняешься? Что происходит?
– Я не могу это сделать. Я думал, что смогу. Мне хотелось. Но не могу. Это несправедливо по отношению к тебе.
– Что не?..
– Тебя нужно видеть, а я никогда не смогу тебя видеть – по-настоящему. Что случится, если ты сбросишь вес? Тебе бы надо всегда оставаться тучной, это же твой идентификатор, но в тебе гораздо больше, чем просто веса.
– Что ты мне такое говоришь, Джек?
Хотя я и знаю, что, и нутро мое знает, и кости, и более того – знает мое сердце. И все во мне камнем идет ко дну.
Он говорит:
– Я не могу быть с тобой. У нас ничего не получится. Извини.
И сбрасывает вызов.
Вот так просто.
А я проваливаюсь сквозь пол во двор, а оттуда – в глубокое черное чрево земли.
Я думаю о Беатриче в ее саду и о том, как она умерла ради любви. И тут почему-то вспоминаю другую сказку, которую мне читала мама, «Двенадцать принцесс-танцовщиц». Я подхожу к книжной полке и ищу ее. Перелистываю страницы, пока не нахожу слово «Либби», написанное фиолетовым карандашом. Я написала его очень маленькими буквами на юбке самой младшей принцессы, Эльзы. Она была моей любимицей, не потому, что завоевала любовь принца, а потому, что у нее было самое доброе сердце. Вот ею и я хотела быть.
Я смотрю на идеальную прическу Эльзы, на ее лицо и фигуру. Конечно, люди обожают глядеть, как она танцует. Конечно, она выйдет замуж за принца. И я гадаю, как бы все повернулось, выгляди Эльза, как я.
Джек
Прежде чем лечь спать, я пишу Либби длинное сообщение с извинениями, но в итоге стираю его, потому как – какой смысл? Оно не изменит того факта, что какая-то частичка меня всегда станет искать ее, даже если она будет стоять рядом.
Неделей позже
Либби
Хотя я и не жду, что меня примут в команду, но все-таки подхожу к кабинету Хизер Алперн посмотреть, вывесила ли она имя новой участницы «Девчат».
Да, у нее на двери висит бумажка. Да, и на бумажке одно имя: Джесселли Виллегас. Я говорю себе: «И не надо удивляться. И не надо расстраиваться. А ты как думала? Что произойдет после того, как ты пререкалась с Кэролайн Лашемп?» Но я удивлена. И расстроена.
Я говорю себе: «Тебе не очень-то и хотелось попасть в «Девчата». Не таким образом. Не для того, чтобы танцевать в одном строю, нести флаги и выполнять приказы Кэролайн Лашемп». Но сердце у меня сжимается, словно сдувшийся воздушный шарик.
Бейли и Тревис ждут на улице, пока мистер Домингес развернет машину. Глаза у Тревиса закрыты, и вид у него такой, словно он спит на ходу.
Бейли говорит:
– Я слышала о Джесселли.
– Все нормально. Я в порядке. – И чтобы показать, что я В ПОЛНОМ ПОРЯДКЕ, машу рукой так беззаботно, словно отгоняю комара.
Она продолжает:
– Всё эта жуткая Кэролайн.
– Зато у меня будет время заняться чем-нибудь еще. – Вроде танцев в одиночку у себя в комнате и шитья кукол-вуду с лицом Кэролайн Лашемп.
Пока я роюсь в рюкзачке, ища блеск для губ, Бейли начинает перечислять, чем я могу начать заниматься, кроме танцев и шитья кукол вуду. Моя рука на что-то натыкается. Конверт. Я выхватываю его и отворачиваюсь, чтобы прочитать записку, хотя и догадываюсь, что в ней.
Тебя не хотят. (Тебе же сказали.)
Я поднимаю взгляд, ожидая наткнуться на испытывающий взгляд Кэролайн. Вместо этого я вижу Бейли, глядящую мне через плечо.
– От кого это?
– Ни от кого. – Я сую записку обратно в рюкзачок.
Тебе же сказали.
Говорит ли она этим: «Вот видишь? Джек тебя не любит». Или же: «С чего это ты возомнила, что ТЫ сможешь пройти кастинг в группу «Девчата»?»
– Либбс, кто это написал?
– Тебя не касается.
– Но…
– Бейли, отстань. У меня все нормально.
– Похоже, с Джеком у тебя тоже все нормально.
– О Джеке я говорить не хочу.
Она резко захлопывает рот. Потом произносит:
– Не может у тебя всегда быть все нормально. И ни у кого. Я знаю, что ты привыкла к одиночеству, и знаю, что мне надо было лучше себя с тобой вести, чтобы ты не привыкла к одиночеству, но теперь-то я рядом и хочу, чтобы ты со мной поговорила.
В машине я прошу мистера Домингеса Бога ради включить какую-нибудь музыку, только я на самом деле не поминаю Бога, поскольку это лишь еще больше разозлит Бейли, а я и так чувствую, что слишком сильно на нее наорала. Первая песня, которую выбирает мистер Домингес, оказывается, конечно же, древней рок-балладой из семидесятых под названием «Любовь ранит». А если вы не знали, НИКОГДА ЕЕ НЕ СЛУШАЙТЕ, ОСОБЕННО ЕСЛИ У ВАС РАЗБИТО СЕРДЦЕ. У меня сразу же встает комок в горле, от которого невозможно глотать или даже дышать.
