До нее с запозданием дошло, что она не имела никакого права кого-либо выгонять из комнаты.
Вернувшись в спальню, Брук огляделась, желая убедиться, что все ушли. Здесь и вправду никого, кроме Доминика, не осталось. Правда, перед камином спал свернувшийся клубочком пес.
Брук не собиралась извиняться за грубость. Доминику не стоило принимать эту женщину в спальне, кем бы она для него ни была, особенно когда в доме живет его будущая жена. Если он воображает, что она стерпит…
Но ярость быстро испарилась, оставив после себя отчаяние. Какой у нее остается выбор? Никакого.
– Ревнуете?
Она недоуменно моргнула:
– К сплетнице и шлюхе? Стоит ли? – дерзкие слова слетели с языка сами собой.
Пожав плечами, она подняла простыню и с радостью увидела, что штанина обрезана достаточно высоко, чтобы до раны можно было легко добраться. Она не вынесла бы, если бы пришлось стоять и ждать, когда он снимет брюки…
Щеки Брук порозовели. Она видела Доминика полуголым, но наблюдать, как он раздевается, выше ее сил.
Однако он, как всегда, пристально наблюдал за ней. Этот взгляд неизменно выводил ее из себя. Может, он следит за ее реакцией? Ищет оружие, которое мог бы использовать против нее?
– Я заметил, сегодня мне не пришлось кричать, – усмехнулся он.
– Что?!
– Вы снова слышите!
– Мой слух был временно поврежден, но да, я поправилась, – ответила Брук, даже не покраснев.
– Присцилла весьма сочувствует моим бедам, – небрежно бросил он.
Неужели он вообразил, что она хочет выслушивать истории о его любовнице?
– Я тоже. Хотя себя жалею больше, чем вас. Вы будете жить, как жили, делать все, что хотите. Кстати, чем вы занимаетесь?
Он стал развязывать бинт.
– Кроме встреч с управляющими, которые заняты многочисленными предприятиями, основанными моими предками, я развожу лошадей для европейских армий. Вернее, для офицеров.
– Значит, никаких чистокровок для простых солдат?
– Судя по вашему тону, вам это не нравится, – отпарировал он.
– Не нравится.
– Мне все равно, кто ездит на конях, которых я отсылаю в армию. Я даже продавал большие табуны для специальных подразделений. Но простым солдатам вообще не дают лошадей. Они воюют пешими. Это одна из причин, почему так чертовски сложно закончить войну.
Брук была рада видеть, что рана затянулась корочкой и никаких следов воспаления не осталось. Мастерство Алфриды помогло. Должно быть, Доминик чувствует себя гораздо лучше. Так почему ничего не сказал? Не хочет, чтобы она перестала приходить? Вернее всего, не хочет благодарить ее и Алфриду за помощь.
Если бы не явление его проклятой любовницы, она, возможно, не стала бы больше накладывать мазь.
Брук наложила чересчур едкую смесь и услышала его шипение. Но Вулф ничего не сказал, а она, осторожно втирая мазь в рану и швы, отказывалась взглянуть ему в лицо.
Жаль, что Брук была такой чувствительной и два дня притворялась, что у нее болят уши, потому что, хотя она и проводила с ним так много времени, ладили они не больше, чем в день ее приезда.
А теперь, прочитав несколько строк из дневника Эллы, Брук отчаянно хотела поговорить с Домиником о Роберте, его сестре и о ребенке и выяснить, как умерла Элла. Но зная, как эта тема его бесит, она решила начать с более нейтральной.
Прежде чем Брук успела произнести хоть слово, Доминик, не сообразив, что она наложила больше мази, чем следовало, спросил:
– Когда я поправлюсь, вы будете скучать без каждодневного втирания мази в мое бедро? Похоже, сегодня вы просто наслаждаетесь лечением.
Брук сцепила зубы, вынуждая себя не попасться на удочку и не ответить в том же тоне.
– Я хотела бы знать, какого рода фамильными предприятиями вы владеете.
– Еще бы не хотели! – хмыкнул он, но все же соизволил ответить: – Угольными шахтами. Но после того, как дед расширил дело, конкуренция стала отчаянной, так что он купил торговую флотилию, чтобы продавать уголь за границу. Судоходство оказалось достаточно доходной статьей, и теперь, кроме угля, мы перевозим самые разнообразные товары. Кроме того, я улаживаю проблемы с арендаторами.
– И никаких овечьих ферм? – спросила она с любопытством. – Я видела так много овец, пока мы ехали по Йоркширу! Бьюсь об заклад, овцы любят вереск, которого здесь так много! А торговля шерстью, должно быть, так же доходна, как торговля углем.
– Откуда вы знаете об овцах?
– Мне не слишком много о них известно. У моего отца есть овечьи фермы, но сам он ими не занимается.
– Не желаю слышать о вашей семье.
Вздохнув, Брук отдала ему чистый бинт и отправилась смывать мазь с пальцев. Увидев днем в библиотеке великолепную подборку книг, она намеревалась предложить ему сегодня почитать, но сейчас ужаснулась, представив, что леди Присцилла – не его любовница, а невеста.
– А вы были когда-нибудь помолвлены? – выпалила она, вернувшись к кровати.
– Помолвлен?
– Ну да, с какой-нибудь женщиной? Именно поэтому вы так настроены против нашего брака?
– Нет никаких «нас».
Если он снова начнет увиливать, она зарычит от досады. Решив быть абсолютно откровенной, Брук спросила:
– Вы были помолвлены с леди Хейли?
– Нет. Присцилла слишком любит лондонское общество, чтобы стать мне хорошей женой. Она всего лишь одна из многих моих любовниц.
– Многих? И сколько их у вас одновременно?
Он равнодушно пожал плечами.
– Столько, сколько нужно, чтобы меня удовлетворить. Обычно две-три.
Брук разинула рот, но тут же опомнилась. Это всего лишь одна из его попыток ее отпугнуть. Поэтому она решила ему подыграть, притворившись, что сгорает от любопытства.
– Но, отвечая на ваш вопрос, должен сказать, что никому не делал предложения. Как только я уложу вашего брата в землю, я намерен начать ухаживать за своей соседкой, Элспет Шоу.
Его голос звучал правдиво, отчего сердце Брук сжалось. Она вспомнила, как еще в Лестершире подумала о том, что он может любить другую.
На ум пришли слова Гейбриела о том, что Доминик – последний в роду Вулфов и намерен таковым остаться. Но это не означает, что он не хочет жениться. Может, просто не желает иметь детей. Но если это так, она имеет право об этом знать, не так ли? Особенно потому, что сама она детей хочет.
– Так вы намерены жениться, но при этом не дотрагиваться до жены?
Он резко свел брови:
– Откуда, черт возьми, вы набрались таких идей?
Ее щеки снова порозовели. Неужели Гейбриел солгал? Ей не следовало спрашивать, потому что сразу стало понятно, что мысль о том, что они никогда не разделят постель, может волновать ее по причинам, к детям не относящимся.
