Мрачные воспоминания заставили ее спросить:
– Вам известно состояние комнаты в башне, куда вы пытались меня поселить? Там полно паутины.
– Правда? Я не был там с детства. Но вы могли прибраться. Воображаете, что если останетесь, просто будете сидеть и ничего не делать?
Но говоря это, он улыбался.
Брук сжала губы. Намек на то, что он превратит ее в горничную, когда в доме и без того полно слуг, – еще один способ заставить ее сбежать.
– Минуту, – сказал Доминик и вышел из комнаты. Она зажмурилась, ожидая услышать стук двери, но он вернулся с зажженной свечой. Глаза его сверкали, как у волка. Неудивительно, что слухи о нем не утихали.
– Что в сундучке? – спросила Брук, когда он поставил свечу на стол.
– Безделушки, украшения, любимые сувениры и дневники, принадлежавшие предкам.
Дневники? Может, в сундучке заперты вырванные из дневника Эллы странницы? Осмелится ли она попросить разрешения прочитать их?
– Каждый оставил хотя бы один предмет, достойный сохранения, – продолжал Доминик. – Некоторые слишком велики, чтобы поместиться в сундучок. Хотя бы эта картина. Ей триста лет.
Он снял покрывало с одной из картин. Брук затаила дыхание. Два волка. Один белоснежный, другой серый. Животные были поджарыми, с хищным блеском в глазах. Настоящие звери. Кроме того, она не могла не заметить невероятное сходство между белым волком и запертой в ее комнате собакой. Неудивительно, что Доминик привел ее сюда.
– А эта даже старше.
Он открыл другую картину, но Брук не могла отвести глаз от первой. Один волк был готов напасть, другой с довольным видом лежал перед первым, словно только что досыта наелся.
– Кто это написал? – спросила она.
– Корнелия. Младшая дочь Корнелиуса Вулфа.
– Она смогла так близко подобраться к волкам? – удивилась Брук.
– Нет, она написала в дневнике, что рассматривала их в подзорную трубу. На чердаке лежит еще десяток ее картин. Сюжет один – волки. Очевидно, они занимали ее, и в то время их было много. Неужели теперь появится другая Вулф, тоже очарованная волками?
Брук растерялась. Кажется, он только что признал, что они поженятся? Но она была уверена, что он издевается. И поэтому спросила:
– Почему вы держите эту картину под замком?
– Она единственная, на которой крупным планом нарисованы волки. Прекрасная работа. Я повесил ее в своей спальне, но когда мне исполнилось восемнадцать, посчитал это ребячеством и снял.
– Но если слуги видели ее в вашей комнате, неудивительно, что они распустили слухи о том, что вы превращаетесь в волка.
Доминик вскинул брови:
– Дурацкие слухи пошли, когда я был мальчишкой и ради забавы выл в школе, чтобы напугать малышей. Дочь Корнелиуса едва не умерла, заканчивая эту картину. Другие ее творения написаны на большем расстоянии. Но эту она решила написать так, словно волки были прямо перед ней. Ей требовалось, чтобы животные сидели в одной и той же позе. Хотя волка с волчицей она видела часто – они были парой и постоянно находились рядом друг с другом.
– Откуда вы знаете все это?
– Она вела дневник. Как многие мои предки. Они писали о фамильном проклятии и своем мнении о нем. Некоторые были достаточно глупы, чтобы в него верить. Но все винили в нем этих двоих.
Брук, наконец, глянула на вторую картину, изображавшую аристократа елизаветинской эпохи, одетого в парадный костюм со всеми регалиями. Он стоял, положа руку на плечо сидевшей женщины, одетой так же роскошно. Типичная поза для супружеской пары.
– Кто они? – спросила Брук.
– Корнелиус Вулф, паршивая овца, о котором я рассказывал. Этот портрет написан в ту пору, когда он получил титул, стал хозяином Россдейла и лопался от тщеславия. Женщина – его любовница. Некоторые считают, что она была незаконной дочерью йоркского аристократа, но большинство уверяют, что она была одной из деревенских девиц Россдейла. Корнелиус повысил ее статус, одел, как знатную леди, и обращался с ней соответствующе. Даже представлял своим друзьям, как титулованную особу, потому что это его забавляло.
– И этим заслужил издевки и неприязнь всей округи? – предположила Брук, думая о Шоу.
– Да, но Корнелиусу было все равно, – неодобрительно ответил Доминик. – Как я уже говорил, он был гедонистом, которого занимали лишь собственные развлечения. И эта женщина была для него развлечением. После того, как был написан их портрет, она была уверена, что он на ней женится, но когда заговорила об этом, он рассмеялся ей в лицо.
– Не слишком…
– Паршивая овца, что тут скажешь.
– Теперь я понимаю: это она прокляла вашу семью, потому что он разбил ее надежды.
– Что-то в этом роде, – кивнул он. – Она ушла, прокляв его и весь род Вулфов. И в тот же день умерла загадочной смертью.
– Он убил ее?
– Нет. Есть две различные версии того, что с ней случилось. Согласно первой, она вернулась домой и покончила с собой, согласно второй – была обвинена своим родственником, деревенским священником, в колдовстве и сожжена на костре. Но больше никакой информации до наших дней не дошло. Даже ее имя неизвестно. Тогда вера в ведьм была широко распространена во всех слоях общества, от самого низкого до высшего. Ничего не стоило обвинить кого-то в колдовстве. Люди не изменили своего мнения о той женщине, даже когда десять лет спустя Корнелиус женился и первенец умер, едва родившись. Трагедию отнесли на счет проклятия.
– Но смерть всегда может произойти, по несчастной случайности или из-за болезни.
Доминик как-то странно взглянул на нее:
– Конечно. Не только в нашей семье кто-то умирает, и мы теряли членов семьи, которые вовсе не были первенцами. Если над Вулфами и висит какое-то проклятие, так это обычное невезение.
– Если проклятие любовницы Корнелиуса было таким неопределенным, как вы говорите, и первенец Корнелиуса умер в младенческом возрасте, откуда взялось дополнение про двадцать пять лет?
– Еще одна загадка, учитывая, что только трое моих предков умерли в двадцать пять лет, и одним из них был мой отец. Так что теперь всем первенцам не суждено прожить больше двадцати пяти лет.
– Ни одному?
– Ни одному.
– Как погиб ваш отец?
– Они с матерью были в саду. Он взобрался на яблоню, сорвать для нее яблоко, и упал. Дерево вовсе не было высоким, но он сломал шею. После похорон мать велела сжечь сад. После того, как миновал период траура, сад заново не посадили.
– Мне очень жаль.
– Как вы сказали, несчастные случаи бывают.
– Вы читали все дневники?
– Нет. Один написан на латинском, несколько – на французском.
