Элис подошла ко мне с блюдцем, полным птифуров — таких миниатюрных пирожных.
— Никаких признаков паши, — поделилась я с ней.
— Можно было рассчитывать на то, что он появится хоть на пять минут.
Нелли, Тереза и Мэри были особенно разочарованы тем, что он не поприветствовал их. Им хотелось, чтобы босс увидел своих работниц в их лучших платьях, а я лелеяла мечту, чтобы они приобрели опыт общения с ним в таком светском окружении. Мы выждали еще двадцать минут.
— Похоже, я знаю, где он скрывается, — сказала я Элис. — Поднимусь-ка наверх.
Я прошла через дверь в небольшой вестибюль, поднялась по узким изогнутым ступеням и распахнула двойные резные двери. Огонь в одном из пещероподобных углублений в очаге из кедрового ствола бросал на пол отсвет, похожий на фартук. Все остальное тонуло в зловещей мгле. Мистер Тиффани утонул в низком кресле, накрытом шкурой животного, наблюдая, как горят огромные поленья. Он поднял свой стакан, отпил огромный глоток и отреагировал на меня без удивления.
— Извините меня. Я полагала, вы захотите получить отчет о том, как все наслаждаются этим вечером.
— Мне наплевать, наслаждаются они или нет!
Его преднамеренная грубость потеряла ожидаемый эффект, ибо он не смог произнести «наслаждаются» без шепелявости.
— Не стойте здесь, как служанка, ломающая руки. Да, я набрался и собираюсь набраться еще, так что не изображайте потрясение. Садитесь и выпейте со мной. Мне нужна компания.
— Внизу собралась огромная компания.
— Пххх! Я в трауре. Я не шляюсь по вечеринкам.
Перед тем как налить себе, мистер Тиффани поднял графин из граненого хрусталя и уставился через него на свет очага.
— Ваша подружка Элис внизу?
— Да. Мы приехали вместе. Мы квартируем в одном пансионе.
— Как уютно. — Его голос был окрашен сарказмом. — Она — милый котеночек. Делает неплохую работу в Короне.
— Ваших дочерей внизу нет. Я думала, они могли бы выступить в роли хозяек.
— Я просил их сделать это. Дочери больше не обращают на меня внимания. Они теперь ненавидят меня.
— Я уверена, что нет.
— Не успокаивайте меня, Клара, — буркнул он. — Вы ничего не знаете о том, что здесь происходит.
— Возможно, знаю. Я знаю, какой вы, и могу представить, каковы они.
— Это Белнэп наболтал? Вы двое что-то уж больно сдружились. Знаете, он ведь гомик.
— Вы видите то, что ищете. Мне это безразлично.
— Вовсе нет. Вы ведь тоже по-своему ханжа.
— Льюис, возьмите себя в руки. То, что вы несчастны и пьяны, не дает вам права оскорблять любого, кто хранит вам верность и кого волнует, что вы страдаете. Мне известно, что это такое потерять супруга. Вы переживете эту утрату, вспоминая хорошие времена. Только не купайтесь в сожалениях.
— Я буду купаться в них, если захочу. Бог видит, сколько их у меня.
Мистер Тиффани все еще не снисходил удостоить меня взглядом. Просто постукивал кулаком по подбородку и пристально смотрел на огонь.
— Взгляните-ка вот на тот стол, — приказал он.
На столе лежал чек на триста тысяч долларов, выписанный на нью-йоркскую лечебницу для женщин и детей.
— Очень щедро с вашей стороны.
— Попытка раскаяния. Лу состояла членом попечительского совета.
— И после этого вы стали чувствовать себя лучше?
Он таращился на пламя до тех пор, пока полено не сместилось, выпустив залп искр.
— Ни на грош!
Мистер Тиффани медленно поднял голову. Чувствовалось, что слезы вот-вот польются из его глаз.
— Я был слишком поглощен своими делами, не уделял достаточно внимания ее здоровью или ее желаниям.
— Самоуничижение вам не поможет.
— То же самое произошло с Мэй, моей первой женой. Я вбил себе в голову, что непременно должен ехать в Алжир, рисовать экзотику в тонах Эжена Делакруа. Ничто не могло остановить меня, даже смерть новорожденного ребенка. Так что мы поехали, но это было слишком скоро после родов и стало для нее началом конца.
Какое утешение я могла предложить? Отдающее сладким сиропом сочувствие, пролитое на эти раны подобно капелькам меда, только осложнит дело. Он выкопал себе такую глубокую могилу страдания, что привычные средства не способны вытащить его оттуда.
— Вы — необыкновенный человек, Льюис. Я знаю, что из адского пламени сожаления вы можете зажечь костер чего-то, достойного лучшей стороны вашей натуры.
— Я и занят этим. Лорелтон-холл.
— Я не имела в виду нечто материальное.
— Вам известно, как называют парней типа меня? Эгоистами. — Тиффани отхлебнул из своего стакана, и из уголка его рта потекли капли, которые он вытер тыльной стороной ладони. — Это одно из тех научных психологических слов, которыми моя дочь Джулия назвала меня. Это совсем не то, что эготист, хотя могу быть и таким. Это — человек, который не видит ничего за пределами собственных интересов. Парень, который даже не замечает ничего и никого, кроме себя. Противоположностью эгоизма является альтруизм. Я воплощаю собой первое понятие. Лу — второе. Эгоизм убил альтруизм.
— Вот почему появился на свет этот чек, — сделала я вывод.
— Вот потому и появился на свет этот чертов чек!
— Все равно это — материальное.
«Да и деньги-то заработаны не вами», — добавила я про себя.
Он парой глотков опорожнил свой стакан.
— В любой момент сюда придут близнецы. У нас встреча в десять часов. Если они пропустят даже один удар курантов, им придется ждать до десяти часов следующего вечера. Я приучаю их к пунктуальности.
— Иногда это тяжело для молоденьких девушек. Сколько им лет?
— Почти семнадцать.
— Сколько ночей они уже так ждут?
— Три. Я знаю, что делаю. Мы уже прошли через это дюжину раз.
— И они видели вас в таком состоянии три вечера подряд?
— Обычно я выжидаю, пока они лягут спать, но им все известно.
Мистер Тиффани бросил взгляд на огромные дедовские часы, возвышающиеся, как постовой, под лоджией. В минуты спокойствия между потрескиванием огня они издавали тиканье, подобно торжественному, неумолимому метроному.
— Осталось две минуты.
— Тогда я ухожу.
— Останьтесь! — приказал он, будто я комнатная собачонка. — Это не займет много времени. — Короткий рык вылетел из его горла. — Я мог бы быть более вежлив еще кое с кем здесь.
Мистер Тиффани, наделенный острым восприятием своих недостатков, казалось, был прискорбно удовлетворен ими.
