Она ответила несколькими неделями спустя, поблагодарив меня и сообщив, что ее мяснику представилась возможность получить место бригадира на Чикагской бойне, так что свадьба на некоторое время откладывается. Я написала записку, что опять приму ее на работу, даже на короткий срок. Никакого ответа не последовало.
Угрюмый мистер Бейнбридж, дородный актер с дорогой накладкой из искусственных волос, которую он носил с непередаваемым шиком, написал пьесу, и большинство из постояльцев пансиона плюс Эдвин и Джордж собирались посмотреть, как он играет в ней.
— Какую же роль вы исполняете? — поинтересовался Эдвин, которого я пригласила на ужин.
Мистер Бейнбридж серьезно уставился на свой пирог с мясом.
— Бесшабашного молодого человека двадцати трех лет, очень комичного.
Это он-то? Мне пришлось приложить усилия, чтобы подавить смешок.
Раздался входной звонок, и Мерри извинилась и пошла открыть дверь. Она вернулась с бледным как полотно лицом.
— Клара, полицейский офицер О’Мэлли хочет поговорить с тобой.
Эдвин, Джордж и Бернард одновременно подняли головы.
Миссис Хэкли взмахнула вилкой:
— Видите? Я говорила тебе, мистер Хэкли. Моральные устои женщины, работающей на фабрике, в конце концов падают.
— Заткнись, Мэгги, — резко оборвал ее мистер Хэкли.
Я чувствовала, как все взоры последовали за мной через арку в гостиную. Ни одна чашка не стукнула по блюдцу. Приземистый белобрысый полицейский стоял, заложив руки за спину, вид у него был усталый и равнодушный.
— Добрый вечер. Это вы Клара?
— Да. Клара Дрисколл.
Он вынул из кармана письмо:
— Это ваш почерк?
— Да, это написала я. Могу ли я спросить, каким образом письмо попало к вам?
— Назовите полное имя получательницы.
— Вильгельмина Агнес Уильямсон. Она работала в «Тиффани глас энд декорейтинг кампани». Я была ее непосредственным начальником. — Недоброе предчувствие охватило меня. — Что случилось?
— Вы узнаёте это? — Полицейский вынул из кармана осколок янтарного стекла. Он был оправлен в ржавую проволоку, скрученную в форме перстня.
— Да. Я дала его ей. Скажите, что же случилось?
— Дорогая вещь?
— Нет. Всего-навсего стекло.
— Девушку нашли сегодня в Слепцовом переулке в Четвертом районе, около шести утра. Она корчилась в судорогах и стонала, не в состоянии произнести ни слова. Рядом валялся пузырек с этикеткой «Карболовая кислота». У нее в кармане обнаружили ваше письмо и этот кусок стекла. Она скончалась в больнице через час после того, как ее доставили туда.
Я бессильно опустилась на кушетку, исторгнув негромкий, но пронзительный крик. Эдвин и Джордж пулей влетели в гостиную и засуетились возле меня, поддерживая с обеих сторон, Бернард и Мерри беспомощно застыли рядом.
— Не угодно ли вам проследовать со мной, чтобы опознать тело?
Я согласилась, хотя эта мысль привела меня в оцепенение.
— Я поеду с вами, — вызвался Эдвин.
— Конверта не было, — пояснил офицер, — только адрес, написанный на письме. Вам известно, где она жила?
— Не могу сказать с полной уверенностью. У меня имеется три ее адреса.
— Захватите их с собой.
Поднимаясь в полицейский фургон, я оглянулась на Джорджа, Бернарда и Мерри, наблюдающих за мной с крыльца, и поставила ногу мимо подножки. Эдвин подхватил меня. В фургоне он притянул мою голову к своему плечу.
— Искренне сочувствую. Мне известно, что она была дорога вам, — прошептал мой спутник.
Все это слишком напоминало историю соблазненной и покинутой в дешевом романе.
— Почему Вильгельмина не пришла ко мне? Я бы убедила ее, что она переживет это, как бы ужасно оно ни было. Мы могли бы принять ее обратно в студию. Любовь к работе спасла бы ее.
— Не берите вину на себя.
Прихожая морга в Четвертом районе представляла собой истинный бедлам Нового Света, до отказа набитый рыдающими иммигрантами. Здесь языки не разделяли людей. Плач был понятен без слов. Офицер О'Мэлли проложил себе путь к столу коронера, и я проследовала за ним, не чуя под собой ног, опираясь на Эдвина.
Коронер повел нас по холодному помещению, где под грязным покровом бок о бок лежали небольшие тела. В женском зале он отыскал № 2487 и откинул грязное серое покрывало до плеч. Лицо покойницы было искажено гротескной гримасой. Я кивнула и уткнулась лицом в грудь Эдвина.
Когда мы вышли в коридор, полицейский заговорил с двумя репортерами и затем спросил меня:
— Вам известно о ком-нибудь, у кого имелись основания убить ее?
— Ни о ком.
Он разгладил смятый кусок бумаги, чтобы я смогла прочесть его.
Вильгельмина!
Я остаюсь в Чикаго. Робота на скотобойне пастоянная. Не старайся найтить меня. Место для тебе отвратное. Я никогда не сабиралси жиниться на тебе. Это все были твои хвантазии. Оставайся со своими красивыми людьми и красивыми стеклянными штучками и забудь, что я был.
Нед.
Ярость вспыхнула в моей груди.
В голове всплыли слова из Шекспира: «Когда в раздоре с миром и судьбой…»
— Позвольте взглянуть на эти адреса, мадам. Я должен известить ближайших родственников.
Я представила себе безумную мать, приведенную в неистовство этой новостью в заполненной паром комнате, размахивающую своей огромной рукой. Позор заставит ее позабыть все приличия в выражениях. Она будет испытывать страх перед всеми на свете: мной, полицией, квартирным хозяином, владельцем потогонной мастерской. Этот страх грозил потопить и меня.
— Я могу поехать с вами? — вырвалось у меня.
Эдвин схватил меня за плечи:
— Вам не следует делать это.
— Я любила ее, Эдвин.
Офицер положил письмо в карман своего мундира.
— Поступайте как знаете.
На стук в дверь квартиры ее родителей никто не ответил, хотя швейные машины все еще стрекотали, несмотря на поздний вечер. Мы не добились объяснений в соседних комнатах, так что отправились к ее тетке. На темных лестничных площадках нас подстерегало ужасное зловоние. Мать Вильгельмины, тетка и трое маленьких детей сбились в кучку, устрашенные видом полицейского. Я представилась, стараясь таким образом разогнать страх.
— Что случилось? — Лицо матери было неподвижно, придавая ей решимости.
Разъяснение офицера заставило тетку разразиться причитаниями и всхлипываниями, но мать продолжала хранить ледяное молчание. Меня терзал взгляд ее глаз — темных пузырьков, плавающих в водянистом молоке, познавших поражение глаз, которые видели новую страну такой, какой она останется для них всегда, — несправедливой и неприветливой.
