Он быстро начал рисовать на промокашке мистера Митчелла.
— Основание должно быть высоким и тонким. — Мистер Тиффани протяжно выговорил слово «высоким», одновременно проводя длинные вертикальные линии.
— Я думал о том, чтобы сузить форму бачка внизу до точки. — Он начал заново и нарисовал сосуд. — Но не знаю, как тогда можно установить его.
— Его можно будет подвесить в бронзовом каркасе на трех ножках, — отозвалась я.
Босс тотчас нарисовал это. Увлекательное занятие — развивать идеи друг друга…
— А нельзя продлить линии каркаса вверх, чтобы также поддержать и обхватить абажур?
— Да! Единое целое. Цветы, похожие на бабочек. — Мистер Тиффани немножко зашепелявил на «цветах» и «бабочках». — Но они не должны быть анатомически точными.
Когда дело дошло до рисования примулы, шеф начеркал ее неопределенными линиями.
— Ну, разработайте свою собственную идею и покажите мне.
Мое первое задание по разработке! Моя собственная концепция! Вот зачем я вернулась сюда!
На следующее утро, когда я прибыла в студию, на моем столе красовался горшок с оранжерейными примулами. Агнес, проходя мимо, глянула на них.
— Воздыхатель? — холодно поинтересовалась она.
— Мистер Тиффани, — сказала я, купаясь в его новом отношении ко мне.
Она опустила свои очки и взглянула поверх них на меня, моргнула и удалилась. Что бы это значило?
Я выбросила это из головы и начала вертеть горшок с примулами, чтобы рассмотреть их как следует. Растение состояло из листьев, собранных в розетки, и соцветий, двух-трех цветков на длинных тонких стеблях. Каждый цветок имел пять плоских лепестков кремовато-желтых оттенков. Я нарисовала их со всем старанием, на которое оказалась способна, но меня Господь не наделил природным даром Элис накладывать тень, изображая форму. Я позвала ее на помощь. Сначала мы рисовали, как ботаники — отдельные цветки с узкими заостренными листьями, чтобы потом решить, как расположить их по отношению друг к другу.
Агнес еще раз прошла мимо и по пути бросила взгляд на рисунки. В третий раз любопытство взяло верх, и она спросила, чем же мы занимаемся.
— Это — основание для лампы, — объяснила я. — Свинцовое стекло — на абажур, мозаика — на основание.
Она поджала свои тонкие губы.
— А мистер Тиффани знает? — Ее тон был проникнут укоризной, что вызвало мимолетную ухмылку у Элис.
— О да. Ему понравилась эта идея, — небрежно бросила я.
— Как же вы наложите кусочки стекла на поверхность, которая не плоская и не горизонтальная?
— На гипсовый слепок. Мистер Тиффани велел своему мастеру по моделям подготовить такой для меня. Я намечу акварелью очертания и нарисую линии для свинца прямо на ней.
— От руки?
— Нет. Используя схему с этого веерообразного сектора картона. — Я продемонстрировала его ей.
— Невозможно подобрать стекло на непрозрачный фон. — Это процедила она безапелляционно.
Я восприняла это скорее как вызов, нежели как пожелание потерпеть поражение либо бросить эту идею.
— Ну, я думаю, что буду подбирать на стеклянном мольберте против света, как мы делаем для витражей. Оберну фольгой кромки, а затем перенесу куски на слепок, перед тем как отправить его в металлическую мастерскую.
— Как же они будут держаться?
— А воск? Как мы делаем это для витражей? — Я была не совсем уверена, что воск будет держаться на гипсе.
— Все-таки не до конца понимаю, как вы собираетесь уложить стекло на круглом слепке.
— Я пока еще и сама не знаю. Придется работать методом проб и ошибок, чтобы узнать, каков должен быть размер кусков для создания плавной кривой.
Элис разогнулась от своего рисунка.
— Не волнуйся, Агнес, она сообразит.
Агнес пожала плечами и вернулась в свою студию. Она предпочла держаться подальше от этой затеи. Видимо, у нее есть свои причины, и мне не следует совать нос в чужие дела. Но как-нибудь я попытаюсь проникнуть в раковину этой улитки.
Мистер Тиффани явился на назначенный на понедельник просмотр витражей, находящихся в производстве. Он посмотрел на мой веерообразный проект с бабочками, которые должны расположиться на гипсовой модели, наши рисунки примул и высокий бачок-основание. Я нарисовала опорное кольцо, подлежащее изготовлению из бронзы, окружив бачок как раз под его более широкой частью. Оно соединяло изящное трио ножек с некоторым подобием клетки из нервюр, которые и будут удерживать абажур на месте.
— Хорошо, что у вас нервюры идут в том же направлении, в котором устремляются бабочки. Попробуйте сделать небольшой изгиб в обратную сторону там, где они крепятся к кольцу.
— Хорошо. А как цветы?
— Чрезмерно вымученные. Вы слишком стараетесь. Взгляните как следует на живые примулы и бабочек, вытяните их, если хотите, но не копируйте природу. Мы — не ботаники. Мы — художники. Предлагайте природу, но вносите в нее условность. Стилизуйте ее, упрощайте до контурных линий для передачи структуры. В конце концов, это — прием.
— Понимаю. Только чопорность примул, без обязательного количества лепестков или попытки украшательства где-либо.
— Именно так.
Этим мистер Тиффани не просто одобрил мою идею. Он открыл передо мной радостное будущее.
Понемногу я привлекла к проекту Агнес. Если от нее будет внесен какой-то вклад, она, естественно, больше будет поддерживать эту затею. Через несколько дней я попросила ее покритиковать мою первую попытку разместить цветы, стебли и листья на основании. Вместе мы решали, какие цветки будут раскрыты, какие останутся в бутонах, показаны спереди или сзади и где может быть пропущен лепесток.
— Как думаешь, примула каким-то примитивным образом осознает то, что окружает ее? — спросила я.
— Что именно? — удивилась Агнес.
— Чувство нагревающейся земли, чувство роста и распростертости.
— Вроде бы как чувствуем мы, когда вытягиваем руки?
— Да. И когда мы распростираем наши мысли. Чувствует ли примула открывшееся воздушное пространство и свободу, когда выбирается наружу через темноту почвы? Ценит ли она солнечное тепло, его источник? Чувствует ли она судорожную напряженность в бутонах и освобождение от этой нагрузки, когда что-то в ней стремится вырваться на свободу?
— Я полагаю, она не может сама остановить свой рост и цветение.
Не прошло и четверти часа после того, как я отправила вниз недельные учетные документы мистеру Митчеллу, но он уже появился в проеме двери, ведущей в студию.
