— Разучиваешь новые па вальса?
Я показала ей диплом. Он произвел на нее сильнейшее впечатление.
— Тебе нужен гвоздь!
— Это еще зачем?
— Как же — вставить эту штуковину в рамочку и повесить на стену!
— Я бы не стала портить твою стенку. Я бы просто держала его в ящике. А если кто-то ни в грош меня не ставит, я бы вытащила его и помахала им. А когда состарюсь и должна буду убеждать себя, что мое пребывание здесь что-то значит, вот тогда я достану его и буду ломать голову, за что мне его дали.
— Твое пребывание здесь? В моем пансионе? Конечно, значит! Я получаю от тебя пятьдесят пять долларов в месяц.
— Пребывание здесь, на земле, Мерри.
— О Боже! Только не заводись с философией. Ты станешь как Фрэнси, если не будешь следить за собой. Она будто замужем за Платоном, ей-богу. Осторожнее с этим, иначе превратишься в старую деву.
Мы окинули друг друга взглядом с головы до ног и разревелись. Мы все были старыми девами.
Мистер Тиффани сдержал свое слово и пригласил меня приехать в воскресенье в «Шиповники». Он больше никого не позвал, я буду одна. Я нарядилась в платье из голубого поплина (мой свадебный туалет). Платью уже двенадцать лет, и я ужасно обрадовалась, что оно все еще хорошо сидит на моей сорокалетней фигуре. Наконец-то наступила весна, и мне хотелось дышать весенним воздухом, видеть и вдыхать весну и выглядеть подобно весне.
За окном между открытыми верандами ликовали деревья, облаченные в пигмент, именуемый «постоянным зеленым светом», но атлас масляных красок для живописцев ошибался. Этот цвет не был постоянным. Он слишком быстро улетучивался.
Мне доставляло истинное удовольствие стоя у окна расчесывать щеткой волосы, поглядывая на лиловые утренние тени, которые я так любила. Воробьи Ирвинг-плейс тоже прихорашивались, тихонько сплетничали и скакали вокруг с важным видом. Отдаленные городские шумы смешивались в приятное гудение, временами прерываемое громким, возрастающим в крещендо грохотом с Третьей авеню, хриплым визгом тормозов на остановке Восемнадцатой улицы, выпуском «пфф» пара, затем все начиналось снова и затихало, постепенно удаляясь.
Я тщательно разделила свои волосы пробором, уложила шиньон, расправила бант на соломенной шляпе-канотье и отправилась пешком к электричке, пересекающей Бруклинский мост. Пересела там на линию до Лонг-Айленда и сошла на станции Ойстер-Бэй.
Мистер Тиффани прислал своего водителя, чтобы тот забрал меня на небольшом автомобиле «рэмблер». Как волнующе было лететь на головокружительной скорости, восседая на высоком красном кожаном сиденье, придерживая шляпу, чтобы не унесло ветром, прислушиваясь к двигателю, рычащему, как тигр, и любоваться видами сельского пейзажа!
Дом располагался с видом на Ойстер-Бэй и был окружен березами, каштанами и дубами, а за ними — тсугами
[32] и соснами. Крытый деревом белый дом в неоколониальном стиле не напоминал дворец и не подавлял размерами, как особняк Тиффани на Семьдесят второй улице, однако, несомненно, был комфортабельным. Как и все владения Тиффани, это здание было украшено высокой часовой башней — свидетельство озабоченности хозяина своим невысоким ростом и безоговорочной пунктуальностью.
Когда мы подъехали, куранты пробили четверть часа с отдавшимся эхом грохотом. Горе тому сыну или дочери, которые не явились к завтраку до семи ударов!
Дом был окружен широкой деревянной верандой, ирисы окаймляли пруд с лилиями, а с беседки каскадом спадала глициния. Мистер Тиффани сидел на стуле из мореной древесины, писал маслом вид своего сада и был одет — невероятно! — в белый шелковый эпонжевый костюм, да еще с гарденией в петлице. Он пребывал в одиночестве, если не считать большой лопоухой собаки, дремлющей у его ног. Как только мистер Тиффани увидел меня, он отложил кисть в сторону и рассыпался в извинениях по поводу того, что жена неважно себя чувствует и потому не в состоянии выйти поприветствовать меня, близнецы же гостили у тети. Вместо них его младшая дочь Дороти, «хотя и маленькая ростом», как она выразилась, вышла из дома, чтобы провести меня по саду.
— Туман ползет по воде, — тихо произнес мистер Тиффани. — Так что мне хотелось бы иметь палитру холодных, тусклых цветов, таких как эти розовые штокрозы, наперстянки, гортензии и сирень на фоне серого неба.
— Вы занимались посадкой?
— Пару раз в год я часок ползаю на коленях вместе с садовниками. Затем иду купаться. Никогда не занимаюсь обрезкой. Это слишком ранит. Мне нравится, как вьются ползучие растения. Они придают всему чувство единства. Допустимый беспорядок подкупающе красив. Я имею в виду в садах, не у людей. — Он окинул свою дочь любящим взглядом.
— Мисс Дороти, помогите мне найти паутину на сирени, — попросила я ее.
Очень скоро она закричала:
— Вот тут есть!
Мы проследили за ее нитями, чтобы увидеть, как они соединяют один куст с другим.
— Как пауки попадают отсюда туда, если у них нет крыльев? — полюбопытствовала девочка.
— Это такая же тайна, как и Бруклинский мост, — отозвалась я. — Может, отдаются порыву ветра и надеются на лучшее.
— Может быть, паук пытался и пытался, падал на землю, но заползал обратно наверх и продолжал заниматься этим, пока ему не удалось добиться своего, — изрек мистер Тиффани голосом учителя, ведущего урок.
Я вдыхала аромат сирени и наблюдала раскачивающиеся на ветру, подобно маятнику, цветы бобовника анагиролистного. Дороти умчалась вперед к другой беседке, увитой клематисом. Она сорвала цветок и подошла к отцу, обрывая листочки соцветия:
— Он любит меня… Он не любит меня…
— Дороти! Никогда не срывай цветок! Ты прекрасно знаешь: сорвать цветок — все равно что проткнуть дыру в картине маслом.
— Я просто играю.
— Никогда не причиняй вреда живому существу! Никогда больше не заставляй меня смотреть на это.
Я раньше не слышала, чтобы его голос звучал так сурово.
— Папа, это — не преступление. Это — просто игра. — Девочка бросила цветок на землю и растоптала его. — Ты — противный, — закричала она и убежала, умышленно сделав крюк по пути в дом, чтобы опрокинуть его мольберт.
— Извините за ее поведение. Дороти — чувствительное, упрямое и непокорное дитя, ребенок, как раз такой, каким я был в ее возрасте. Она — вовсе не счастливый ребенок.
— Трудно поверить, когда у нее все есть.
— Все, кроме хорошего впечатления о себе. Ее няня и мать слишком часто вспоминают обаяние Энни, малышки, которая умерла. Лу так много работает в женской лечебнице, что, боюсь, Дороти страдает от недостатка внимания. Она думает, что нелюбима.
— Это характерно для девочки ее возраста.
Мистер Тиффани на минуту задумался, потом заметил:
