— Однако же у нас бывают и приятные минуты.
Во время нашей прогулки по саду он говорил о форме деревьев, об оттенке цветков гелиотропа, трепещущих на фоне сине-зеленых листьев, сиянии лепестка ириса, пронизанного солнечным светом, и темноте краешка того же самого лепестка, где на него падала тень. Лу, должно быть, быстро уставала в его обществе. Неудивительно, что она неважно себя чувствовала и была вынуждена отдохнуть. Его было слишком много для ежедневного потребления.
Хозяин усадьбы нежно приобнял пион, будто это подбородок его возлюбленной, чтобы не допустить падения одного отваливающегося лепестка.
— Красота — это все, не правда ли? — Его испытующий взгляд перескочил с цветка на мое лицо.
«Нет, не все», — возразила я молча, но воздержалась противоречить ему вслух.
Я невольно сжала губы. Мне хотелось, чтобы я не носила очки, чтобы мой нос был меньше, губы — пухлее, веки менее тяжелыми, а прическа более стильной. Ох, ну и что толку? Я могла заполнить целую книгу безобразным описанием моего лица. Из моих наблюдений в Нью-Йорке я сделала вывод, что невыразительные лица ведут невыразительную жизнь. Перед лицом такой истины не может быть никакой возможности близких отношений с любым мужчиной.
Однако в глазах мистера Тиффани мое притязание на красоту означало делать прекрасные вещи, одну за другой, пока он не заметит, что они — плод внутренней красоты.
«Когда вы смотрите на меня, неужели не видите больше, чем «машину» по разработке моделей? Вы разве не ощущаете женщину с более чем одной страстью? Разве не замечаете, как я обожаю вас? Разве не узнаете любящее сердце в стекле, до которого я дотронулась?» Мне до боли хотелось спросить его об этом, но я не осмеливалась. Мне не хотелось, чтобы он думал, будто я хочу любовного романа. То, чего желала я, было бы более прекрасным союзом, нежели роман.
Мы стояли не шевелясь, глядя друг на друга, пока легкий ветер не подхватил великолепный двойной георгин рядом с нами и не раскачал его. Наша напряженность растаяла. Великий момент был потерян.
— Такой живой! Сколько же лепестков уместилось в этом гнезде?
— Почему вы так сильно полюбили цветы? — спросила я, придя в себя.
— О, это началось с детства. У нас был загородный дом с видом на Гудзон, и мой отец купил старую голландскую ферму рядом как площадку для моих игр. Я любил полевые цветы, тигровые лилии, одуванчики, а также ручейки, деревья, птиц. Я рисовал их карандашом и писал маслом.
— Звучит идиллически.
Он поскреб подбородок.
— Это сделало меня мечтательным. Ни один ребенок мужского пола в предыдущих поколениях семьи Тиффани не имел такого досуга, так что мой отец решил положить этому конец.
— Каким же образом?
— Пытаясь заманить меня в свою компанию в качестве своего преемника, показывая мне камни и обучая отличать гранат от рубина. Но меня больше привлекала галька, которую я находил на берегах реки. Когда другие подростки брали с собой теннисные ракетки в военную школу, я взял масляные краски. Отец пытался привить мне почтение к ценности доллара, но я был больше заинтересован в ценности цвета. Он счел это неприкрытым бунтом. Дело приняло неприятный оборот, и с тех пор я выкладывался, пытаясь доказать ему, что, следуя своим собственным путем, я могу достичь такого же успеха, как он.
— Я знаю это о вас уже давно. Видимо, ужасный груз!
— Парижская выставка позволила выровнять баланс. До нее отец был тверже гранита.
— Всегда?
Мистер Тиффани нагнулся и подобрал несколько упавших сухих листьев.
— Помню письмо, которое написал ему из военной школы, рассказывая, что я пытаюсь стать мужчиной, но не могу учить школьные уроки, меня учителя бранят, а одноклассники высмеивают. В отчаянии я умолял его разрешить мне вернуться домой. Никогда не забуду его ответ: «Бриллиант, даже чистейшей воды, без тщательной шлифовки и полировки не приобретет блеск». — Он смял листья в кулаке.
— Не могу представить вашего отца изрекающим нечто такое столь несострадательное.
— Все равно именно ему я обязан своим упорством в совершенствовании. — Бросив взгляд в направлении бухты, он пробормотал: — Ему было девяносто лет.
— Уверена, он гордился вами.
Мистер Тиффани пожал плечами.
— Теперь замок сняли с сейфа. — В его тоне чувствовалась горечь. — Наконец-то я могу создать свое наследие, мое полное и неограниченное художественное видение изящного и прикладного искусства.
— Больше, чем вы уже сделали?
— Недалеко отсюда есть курорт под названием «Отель Лорелтон» с видом на порт Коулд-Спринг. Я покупаю его, сношу до основания и забираю также места для общественных пикников, всего пятьсот акров. Усадьба, которую я построю там, сделает похожей на карлика то, что вы видите здесь. Она будет в два раза больше особняка Тедди Рузвельта на Ойстер-Бэй.
Мистер Тиффани взмахнул рукой и сделал это заявление с такой горячностью и таким азартом, что оно прозвучало почти угрожающе. Со смертью отца невидимый ограничитель был снят, и дело начинало приобретать опасный оборот. Об этом знала его дочь Дороти, а теперь узнала и я.
Глава 32
Письмо
На моем пути домой небесные хляби разверзлись, и разразилась ужасная гроза. Что за манера для апрельского Дня дураков извещать о своем наступлении! Я-то уповала на весеннее солнце. Мой зонтик вывернуло наизнанку на углу Четвертой авеню и Тридцать третьей улицы. Борьба с ним длилась семь кварталов, и когда я добралась до дома, промокла до нитки. В моей комнате я сбросила на пол промокшие пальто, платье, сорочку, корсет, туфли и чулки, растерлась полотенцем, надела ночную рубашку и заползла под одеяло.
В приятной дреме я услышала настойчивый стук в дверь.
— Мне надо поговорить с тобой.
— Да, Джордж. Заходи.
Он бы все равно зашел, но я хотела напомнить, что необходимо получить разрешение.
Даже с закрытыми глазами я поняла по неодобрительному кудахтанью, что нежданный посетитель наткнулся на кучу моей одежды, ибо опрятность — его священный принцип. Я слышала, как Джордж повесил мои платье, сорочку и пальто на вешалки, а затем на багету для занавесей, и представила, как он расправляет мой корсет и чулки на спинке стула. Кровать просела, когда гость устроился на ней рядом со мной.
— Эдвин жив.
Эти два слова произвели эффект сильнейшего удара и мгновенно вернули меня в реальность. Я подскочила на кровати.
— Я получил письмо. Он написал его в новогодний день. Но должно быть, долго думал, прежде чем отправить его. Посмотри, какое оно смятое.
Джордж дал мне прочитать послание. На почтовом штемпеле стояло «Сан-Франциско». Я с трудом смогла удержать письмо так, чтобы оно не колыхалось. Почерк был похож, но неровный и неуверенный.
