Зато там нашлось немало имен ее друзей, приятелей и прихожан, вместе с которыми девушка молилась. Всех тут же тайно предупредили. Некоторые из страха вышли из общины и снова сделались католиками, другие сменили дома и имена, нашлись и те, кто предпочел покинуть Париж и переселиться в более радушные к протестантам города.
Что важнее, Нат стала исправно посещать собрания общины на чердаке над конюшней и пела гимны, ничуть не стесняясь того, что не попадала в лад. Теперь, имея за душой десять золотых экю, она все чаще стала рассуждать, не уйти ли ей от Пьера, но Сильви убедила ее остаться и приглядывать за хозяином на благо протестантов.
Когда гонения ослабли, спрос на запрещенные книги вырос, и Сильви порадовалась новым поступлениям, которые доставил из Женевы Гийом. Бедняга по-прежнему питал к Сильви нежные чувства. Ей он нравился, она была признательна ему за помощь, но не могла заставить свое сердце его полюбить. Матушка сердилась на нее и твердила, что она упускает верный случай и самого подходящего мужа. Мол, он умен, обеспечен, красив и молод, а еще разделяет ее веру и ее цели; где она найдет мужа лучше? Сильви сама задавалась тем же вопросом – и не находила ответа.
Вот наконец показался гроб, покрытый стягом, на котором красовался родовой герб де Гизов. Повозку с гробом влекли шесть белых лошадей. Сильви не подумала молиться о душе Меченого. Вместо того она возблагодарила Господа, отнявшего жизнь у герцога. Ныне, с его гибелью, появилась надежда на мир.
За гробом ехала вдовствующая герцогиня Анна, тоже вся в белом; ее сопровождали фрейлины. Замыкал шествие милый мальчик с золотистыми волосами – верно, сын и наследник Меченого, Анри.
Рядом с мальчиком, в белом дублете с меховым воротником, правил конем привлекательный мужчина лет двадцати пяти, с густыми волосами соломенного оттенка.
Сильви захлестнули одновременно потрясение, отвращение и страх. Она сразу узнала этого человека, ехавшего по правую руку от новоиспеченного герцога де Гиза.
Это был Пьер.
Глава 12
1
Барни решил, что карибский остров Испаньола
[54] – самое, должно быть, жаркое место на свете.
К лету 1563 года Барни все еще оставался мастером-пушкарем на «Ястребе», хотя прошло три года с тех пор, как он поднялся на борт в Антверпене, рассчитывая вскоре высадиться в Куме. Ему по-прежнему хотелось побывать дома и повидать родных, но, как ни странно, он не очень-то злился на то, что его обманом заставили присоединиться к команде корабля. Жизнь в море была опасной и бывала жестокой, однако имелось в ней нечто такое, что как нельзя лучше подходило Барни. Он любил просыпаться по утрам, не ведая, что принесет с собою новый день. Все чаще и чаще ему казалось, что лично для него разорение матери, событие само по себе печальное, стало спасением.
Больше всего ему досаждало на борту сугубо мужское общество. Он всегда тянулся к женщинам, а те, словно угадывая в нем эту тягу, в ответ льнули к нему. В отличие от многих моряков с корабля, он не ходил к портовым шлюхам, нередко награждавшим мореходов жуткими болезнями. Нет, Барни хотелось просто пройтись с девушкой по улице, мило поговорить и, быть может, сорвать украдкой поцелуй-другой.
Из Антверпена «Ястреб» отправился в Севилью, а оттуда отплыл на Канарские острова. Потом была череда походов туда и обратно: из Севильи на острова везли ножи, глиняную плитку и сукно, а с островов доставляли крепкое канарское вино. Никаких опасностей не возникало, умение Барни стрелять из пушек не требовалось, однако он все равно держал орудия в надлежащем состоянии. Команда сократилась с пяти до четырех десятков человек из-за разных случайностей и хворей, обычных спутников моряков, но вот сражений не случалось ни разу.
Затем шкипер Бэкон решил, что большие деньги можно заработать на торговле рабами. На Тенерифе он отыскал португальского лоцмана по имени Дуарте, который ходил раньше вдоль африканского побережья и кое-что знал о работорговле через океан. Команда, прослышав об этом, было забеспокоилась – прежде всего, страшила необходимость так долго оставаться в море, – и Бэкону пришлось пообещать, что они вернутся домой после первого же похода и получат солидную прибавку.
В Западной Африке работорговлей промышляли едва ли не все подряд. С незапамятных времен местные царьки и вожди продавали своих соотечественников арабам, которые отвозили добычу на невольничьи рынки Ближнего Востока. Затем прибыли европейцы – и охотно присоединились к налаженному делу.
Бэкон закупил в Сьерра-Леоне триста двадцать голов – мужчин, женщин и детей. После чего «Ястреб» поплыл на запад через Атлантику, в направлении обширной, пока не нанесенной на карты земли, известной как Новая Испания.
Команда не одобряла решение шкипера. Несчастные рабы томились в трюме, в кандалах и на головах друг у друга. Все слышали, как плачут дети, как скулят женщины. Порой рабы затягивали грустные песни, чтобы ободрить себя, и эти песни были даже хуже детских воплей. Каждые несколько дней кто-то из рабов умирал, и тело выкидывали за борт без всякого отпевания. «Они – все равно что скот», – говорил Бэкон, когда ему жаловались; может, и так, вот только коровы песен не поют.
Первые европейцы, которым выпало пересечь Атлантический океан и которые после долгого плавания увидели сушу, сочли, что достигли Индии, потому-то они и назвали новооткрытые острова Вест-Индией, то есть Западной Индией. Ныне, когда Магеллан и Элькано
[55] совершили кругосветное путешествие, ошибка прояснилась, но первоначальное название сохранилось.
Испаньола считалась самым развитым среди множества островов, из которых многие даже не имели названия. Ее столица Санто-Доминго являлась первым европейским городом Новой Испании, там даже был собор, но, к великому разочарованию Барни, своими глазами они храм не увидели. Лоцман Дуарте направил «Ястреба» прочь от города, поскольку своим прибытием корабль нарушал закон. Испаньола принадлежала испанской короне, английские торговцы туда не допускались. Поэтому Дуарте посоветовал шкиперу Бэкону двинуться к северному побережью, как можно дальше от бдительного ока закона.
Владельцы посадок сахарного тростника отчаянно нуждались в рабочей силе. Барни слыхал, что чуть ли не половина европейцев, перебравшихся в Западную Индию, умерла за первые два года после переселения, а уровень смертности среди африканцев был почти столь же высоким, ибо чернокожие оказались тоже подвержены многочисленным хворям, распространенным в Новой Испании. Потому владельцы посадок не брезговали приобретать живой товар у английских торговцев, и на следующий день после того, как «Ястреб» бросил якорь в какой-то безымянной бухточке, Бэкон продал сразу восемьдесят рабов; за них рассчитались золотом, жемчугом и шкурами.
