– Арестуй его! – завопил шериф.
Острие клинка укололо кожу, струйкой потекла кровь, но Нед с видимым усилием сдержался.
Суизин не шевелился, ощущая близость смерти. Потом Нед произнес:
– Вели своим людям сложить оружие.
– Сдавайтесь! – крикнул Суизин. – Сдавайтесь!
Лязг мечей немедленно стих, сменился скрежетом, с каким оружие падало на каменный пол. Ролло принялся озираться по сторонам. Его отец, сэр Реджинальд, тоже стоял на коленях и держался руками за голову; из-под пальцев сочилась кровь.
Нед не отрывал взгляда от Суизина.
– Арестовываю вас именем королевы по обвинению в святотатстве, осквернении мощей и убийстве, – сказал он.
Ролло вскочил.
– Мы не святотатцы!
– Разве? – осведомился Нед с удивительным самообладанием. – Разве не вы ворвались в храм с обнаженными мечами? Не вы ранили назначенного епископа и убили могильщика? Не вашими стараниями ларец с мощами очутился на полу?
– Вы тоже пришли с оружием!
– Шериф и его люди прибыли защитить мощи и священников. И правильно сделали.
Ролло растерялся. Как, ну как, скажите, такой великолепный план мог пойти прахом?
– Осмунд, будь добр, свяжи пленников, а потом отведи их к себе и запри в темнице.
Осмунд Картер с готовностью извлек моток крепкой веревки.
– Потом пошли за врачом, – продолжал Нел. – Первым пусть осмотрит декана Ричардса.
Пока Ролло связывали руки за спиной, младший Фицджеральд все таращился на Неда, лицо которого будто светилось от злорадного удовлетворения. Ролло молчал, но лихорадочно обдумывал вразумительные объяснения. Выходит, шериф все-таки прознал, неведомо как, о намерениях Суизина? Или декан Ричардс просто перепугался и призвал подкрепление, опасаясь расправы? А пуритан что, предупредили? Или они решили не приходить ни с того и ни с сего?
Или тут постарался мерзавец Нед Уиллард?
Ответа Ролло так и не нашел.
8
Графа Суизина казнили, и я был причастен к его смерти. Тогда я и не подозревал, что он окажется лишь первым из многих.
На Ролло, Барта Ширинга и на сэра Реджинальда Фицджеральда наложили крупные штрафы, но одному из этой шайки предстояло умереть, и это был граф, своей рукой убивший человека в храме. Его казни требовал закон, но окончательно судьбу Суизина решило то, что он посмел противиться воле королевы Елизаветы. Всей Англии следовало усвоить на его примере, что одной королеве, и только ей даровано право назначать епископов, а всякий, кто отважится против этого возражать, должен быть готов расстаться с жизнью. Конечно, знатных людей казнили редко, однако Суизину следовало умереть.
Я приложил все усилия к тому, чтобы суд исполнил желание королевы.
Перед кингсбриджским собором в ожидании казни собралась большая толпа. Ролло не сводил с меня глаз, и я знал, что он подозревает – дело тут нечисто. Впрочем, вряд ли он сумел докопаться до истины.
Сэр Реджинальд тоже присутствовал. Его голову пересекал длинный шрам, и волосы в этом месте больше не росли. Удар лишил его не только волос, но и памяти. Он так толком и не пришел в себя. Знаю, Ролло винил меня в этом до конца своих дней.
Барт и Марджери также явились на казнь.
Барт плакал. При всей своей злобности, Суизин был его отцом.
Марджери выглядела человеком, которого долго держали в темнице, а потом выпустили погулять при солнечном свете и подышать свежим воздухом. Она избавилась от прежнего неопрятного и болезненного вида, оделась с привычной для себя нарядностью, пусть и подобрала скромные, под стать событию, цвета. Правда, на ней даже черная шляпа с черным пером выглядела почти игриво. Ее мучителю выпала заслуженная дорога в преисподнюю, и она наконец-то освободилась от него.
Суизина вывели из здания гильдейского собрания, и я ничуть не сомневался, что наихудшей, наиболее унизительной частью наказания для него станет этот вот постыдный проход по главной улице до рыночной площади, под язвительными насмешками зевак, людей, которых он всегда презирал, видя в них ничтожное отродье. Ему отрубили голову, быстро и милосердно, как полагалось поступать с казнимыми дворянами. Полагаю, смерть он принял как спасение.
Возмездие свершилось, справедливость восторжествовала. Суизин был убийцей и насильником, он заслуживал смерти. Но я вдруг понял, что испытываю муки совести. Это я заманил его в ловушку. В какой-то степени и кровь бедняги Джорджа Кокса – на моих руках. Я вознамерился подменить собою правосудие и осмелился вмешаться в дела, кои следовало бы оставить милости Божьей.
Быть может, за этот грех мне самому суждено терзаться посмертными муками в аду. Но случись так, что мне выпало бы пройти через все это снова, я поступил бы так же, чтобы спасти Марджери. Пусть лучше страдаю я, чем длятся ее мучения. Для меня ее благополучие всегда было важнее моего собственного.
За свою долгую жизнь я хорошо усвоил, что именно в этом и заключается суть любви.
Часть третья. 1566–1573 годы
Глава 14
1
Эбрима Дабо наслаждался жизнью. Он был свободен, богат и счастлив.
Солнечным воскресным днем летом 1566 года он вместе со своим напарником, Карлосом Крусом, покинул Антверпен и отправился за город. Оба они принадлежали к числу обеспеченных, хорошо одетых жителей одного из богатейших городов мира и на паях владели крупнейшей антверпенской мастерской по производству железа. Смекалкой, думал Эбрима, они достойны друг друга – сам он старше и мудрее, зато Карлос сполна обладал дерзким воображением, присущим молодости. Карлос женился на Имке, дочери своего дальнего родича Яна Фольмана, и у них уже было двое маленьких детей. Эбрима же, которому в следующем году исполнялось пятьдесят, взял в жены Эви Дирке, вдову своих лет, а ее сына, своего пасынка, пристроил к работе в мастерской.
Ему частенько вспоминалась деревня, где он родился и вырос. Будь возможно повернуть годы вспять и избежать попадания в плен и рабства, он бы прожил долгую, спокойную, лишенную треволнений жизнь в этой деревне. Почему-то от таких воспоминаний становилось грустно. Однако обратного пути не было. Для начала, он попросту не знал, как вернуться на родину. И было кое-что еще – он слишком многому научился, отведал плода с древа познания, подобно Еве в той истории, в какую верили христиане, а потому ему возбранялось возвращаться в райский сад. Он говорил по-испански и по-французски и освоил брабантское наречие, а на родном языке не произносил ни слова вот уже много лет. Стены его дома украшали картины маслом, он привык услаждать слух музыкой, которую исполняли белые музыканты, и придирчиво выбирал, каким вином утолять жажду. Он стал другим человеком.
