– Увы, ничем не могу помочь. Возможно, дело в том, что все мои друзья – тоже католики.
Тительманс скривился. Эбрима в душе возликовал. Ему удалось выдержать этот допрос.
В этот миг его окликнули из-за спины на сочном брабантском наречии:
– Ба! Эбрима! Карлос! Как поживаете?
Эбрима обернулся и увидел перед собой Альберта Виллемсена, мастера по металлу и своего шурина, который помог им, когда они прибыли в Антверпен шесть лет назад. Альберт построил надувную печь, такую же, как у них, и та не развалилась и не взорвалась. С Виллемсеном были его жена Бетье и дочка Дрике, четырнадцатилетняя красавица с ангельским личиком. Все семейство, насколько знал Эбрима, приняло протестантское вероучение.
– Разве не здорово?! – вскричал Альберт. – Все эти люди поют во славу Божью, и никто не велит им замолчать!
– Думай, что говоришь, – вполголоса произнес Карлос.
Но вошедший в раж Альберт не замечал ни самого Тительманса, ни его креста.
– Да брось, Карлос! Я знаю, ты человек разумный, вовсе не из этой банды твердоголовых! Сам видишь, здесь нет ничего, что могло бы прогневить любящего нас Всевышнего.
– Заткнись! – процедил Эбрима.
Альберт опешил, собрался было обидеться, но тут его супруга Бетье ткнула пальцем в инквизитора, и Виллемсен побледнел.
Теперь и прочие заметили Тительманса, а большинство находившихся поблизости протестантов отвернулось от проповедника – инквизитор занимал их куда больше. Маттус и его дружки двинулись в сторону церковников, помахивая дубинками.
– А ну назад, парни! – крикнул им Эбрима. – Вы тут не нужны!
Маттус пропустил слова отчима мимо ушей и встал рядом с Дрике. Он изрядно вымахал за последние пару лет и еще не до конца свыкся со своим ростом. На юношеском лице страх смешивался с предвкушением. При этом он словно оберегал Дрике. Не влюбился ли мальчик? – подумал Эбрима. Надо будет расспросить Эви.
– Декан Пьетер, мы должны вернуться в город! – сказал отец Гус.
Тительмансу явно не хотелось уходить с пустыми руками. Указав на Альберта, он справился:
– Кто это, отец Гус? Как его имя?
– Прошу прощения, декан, но я не знаю этого мужчину.
Эбрима восхитился тем, с какой уверенностью священник солгал.
Тительманс повернулся к Карлосу.
– Зато ты, сын мой, точно его знаешь, он окликал тебя, как закадычного друга. Кто это?
Карлос растерялся.
Тительманс прав, мысленно признал Эбрима: после столь теплого приветствия Карлос не сможет отрицать, что знает Альберта.
– Ну же, сын мой, смелее! Ты назвал себя добрым католиком, значит, должен помогать матери-церкви выявлять еретиков. Если откажешься, тебя расспросят в другом месте, где у нас хватает средств развязывать языки и добывать правду.
Карлос поежился; наверное, подумалось Эбриме, сразу вспомнил Педро Руиса и пытку водой в Севилье.
Альберт смело шагнул вперед.
– Не допущу, чтобы моего друга мучили из-за меня, – твердо сказал он. – Меня зовут Альберт Виллемсен.
– Занятие?
– Мастер по металлу.
– А женщины?
– Их это не касается.
– Лишь Господу милосердному дано судить, а не нам. Кто они?
– Я их не знаю, – с отчаянием в голосе проговорил Альберт. – Встретились по дороге. Наверное, шлюхи.
– Они не похожи на шлюх. Ничего, выясним. – Тительманс повернулся к отцу Гусу. – Запишите: Альберт Виллемсен, мастер по металлу. – Потом подобрал подол сутаны, развернулся и двинулся обратно, в сторону города. Вся свита последовала за ним.
Протестанты молча глядели вослед инквизитору.
Тишину нарушил Карлос.
– Вот же гадство!
2
Северная башня антверпенского собора имела в высоту более четырех сотен футов. Предполагалось, что башен в итоге будет две, но к строительству южной так и не приступили. На взгляд Эбримы, лишенная близнеца северная башня смотрелась даже выигрышнее, этаким одиноким пальцем, устремленным в небеса.
Войдя в неф, он невольно испытал прилив восхищения. Над узким центральным проходом возносился сводчатый потолок, немыслимо, непостижимо высокий. Порой, особенно когда его глазам представало подобное зрелище, Эбрима спрашивал себя – а не существует ли христианский Бог на самом деле? Но потом напоминал себе, что ничто, возведенное человеческими руками, не в состоянии соперничать с могуществом и величием реки.
Над массивным алтарем висела городская гордость, резное изображение Христа, распятого между двумя разбойниками. Антверпен был богатым и славным городом, поэтому его собор изобиловал картинами, скульптурами, витражами и драгоценностями. А сегодня к этой прорве сокровищ добавится картина Карлоса, друга и напарника Эбримы.
Он надеялся, что это подношение собору угомонит отвратительного Пьетера Тительманса, утишит его инквизиторское рвение. Весьма неприятно иметь среди своих врагов великого инквизитора.
С южной стороны располагалась часовня, посвященная святому Урбану, покровителю виноделов. Там и висела новая картина, покуда прикрытая алым бархатом. Скамьи в часовне предназначались для родных и друзей Карлоса, а также для гильдейских старейшин. Поблизости, желая первыми узреть новую картину, толпились около сотни человек – соседи и торговцы, все в своих наилучших нарядах.
Карлос будто светился от счастья. Он восседал на почетном месте в соборе, что стоял посреди великого города. Предстоящая церемония должна была подтвердить его принадлежность Антверпену. Он чувствовал, что его любят, уважают и ценят.
Прочитать молитву и принять картину явился отец Гус. В своей короткой проповеди он назвал Карлоса добрым христианином, который растит детей в благочестии и расходует собственные средства на украшение собора. И даже намекнул, что Карлосу суждено однажды сыграть заметную роль в городском совете. Гус Эбриме нравился. Каноник часто ругал протестантов в проповедях, но дальше этого не заходил. Наверняка ему претит помогать Тительмансу, и он соглашается с великим инквизитором лишь по необходимости.
Пока отец Гус читал молитву, дети расшалились. Им тяжело было выслушивать столь долгие речи даже на родном языке, не говоря уже о латыни. Эбрима негромко шикнул на них, как и полагалось заботливому отцу.
Завершив молитву, отец Гус подозвал Карлоса, чтобы снять бархат с картины.
Карлос взялся за край алого покрывала, потом внезапно замер. Эбрима было подумал, что друг вознамерился произнести речь; это было бы ошибкой – мирянам не полагалось вести себя так в церкви, это правило нарушали разве что протестанты. Но Карлос спохватился и потянул за край – сперва неуверенно, затем решительнее. Бархат сполз по стене алым потоком, и картина предстала взорам.
