Он протолкался вперед, и другие мужчины последовали за ним и встали вокруг столба, оставшегося без охраны. Эбрима обнажил свой кинжал и перерезал веревки, что удерживали Дрике. Откуда-то выскочил Альберт, подхватил дочь на руки – девочка почти ничего не весила – и мгновенно исчез в толпе.
Мужчины надвинулись на священников. Солдаты бросили гнаться за Маттусом и поспешили вернуться, чтобы защитить церковников.
Тительманс бегом устремился к собору, и прочие священники ринулись следом, напрочь забыв о собственном достоинстве и о том, что духовенству не пристало передвигаться столь неподобающим образом. Толпа позволила им сбежать. Люди молча наблюдали, как они вбегают под высокую резную каменную арку, распахивают большие деревянные двери и скрываются в вечном полумраке собора.
4
Альберт и его семья покинули Антверпен той же ночью.
Эбрима принадлежал к той горстке людей, которые знали, что Виллемсены направляются в Амстердам. Тот уступал размерами Антверпену, но располагался дальше на северо-восток, а потому был сильнее удален от оплота власти испанцев в Брюсселе – и по этой причине процветал и быстро развивался.
Эбрима с Карлосом выкупили мастерскую Альберта, заплатив золотом, которое Альберт забрал с собой, в седельных мешках на спине крепкого вьючного коня.
Влюбленный Маттус рвался уехать с Виллемсенами, и Эбрима, помнивший, пусть и смутно, каково это – быть влюбленным юнцом, склонялся к тому, чтобы его отпустить, однако Альберт заявил, что Дрике слишком молода для замужества и нужно подождать хотя бы год. Мол, пускай Маттус через год приедет в Амстердам и сделает ей предложение, если его страсть не угаснет. Маттус поклялся, что так все и будет, а Эви лишь заметила вскользь: «Поглядим».
Тительманс вел себя тихо. Не было ни новых столкновений, ни других арестов. Быть может, великий инквизитор осознал, что антверпенские католики чураются радикальных мер. Или же он попросту выжидал.
На месте протестантов Эбрима бы хоть немного угомонился, но те, похоже, почувствовали уверенность в собственных силах – уверенность, доходившую до самодовольства. Они требовали равноправия вер и права молиться так, как они считают нужным, но на самом деле, с досадой думал Эбрима, этого им всегда было мало. Своих соперников они считали не заблудшими душами, а отъявленными злодеями. Католические обряды, которые европейцы соблюдали на протяжении сотен лет, объявлялись в протестантских общинах святотатственными и подлежали искоренению. Словом, сами протестанты отнюдь не выказывали той веротерпимости, за которую вроде бы ратовали.
Эбриму беспокоило то обстоятельство, что испанские гранды и их местные союзники-священники как будто все больше утрачивали власть в стране. Городскую жизнь отравляли ненависть и насилие. Ему же, как и прочим негоциантам, хотелось мира и спокойствия, чтобы заниматься делами.
Именно делами они занимался в двадцатый день августа – торговался с покупателем железа, изнемогая от летней жары, – когда неприятности снова напомнили о себе.
На улице внезапно поднялась суматоха: забегали люди, зазвенело разбитое стекло, послышались громкие, возбужденные крики. Эбрима поторопился выглянуть наружу, чтобы понять, что там творится, и Карлос с Маттусом пошли вместе с ним. По улице бежала толпа молодых людей числом около двух сотен, причем среди них были и девушки. Они несли в руках лесенки, веревки и прочие приспособления, наподобие грубых деревянных молотков, железных прутьев и цепей.
– Что вы затеяли? – крикнул Эбрима, но никто не потрудился ему ответить.
Стекло, звон которого все трое слышали, оказалось окном в доме отца Гуса, жившего на той же улице, на которой стояла мастерская. По всей видимости, это окно разбили просто так, походя, ибо юнцы направлялись в сторону центра города – и вела их некая цель.
– Черт подери, куда они подались? – спросил Карлос.
Эбриму посетила догадка; пожалуй, он предпочел бы ошибиться.
По-прежнему вместе с Маттусом, мужчины пошли за толпой юнцов – и очутились на рыночной площади, где совсем недавно удалось спасти Дрике. Юнцы сгрудились посреди площади, один из них на брабантском наречии воззвал к Всевышнему, моля о подмоге. Среди протестантов было заведено, что молиться может каждый, а не только священники, и молитвы полагалось читать на родном языке, а не на латыни. Эбрима понял, что его догадка подтвердилась: эти молодые люди явились на площадь потому, что рядом возвышался собор. Покончив с молитвами, они дружно развернулись и, явно действуя по заранее намеченному плану, направились к собору.
Входом служила стрельчатая арка под гуськом. Резьба на тимпане
[64] изображала Господа, восседающего на небесах, а расходящиеся полукружья арки заполняли ангелы и святые. Карлос сдавленно ахнул, когда юнцы набросились на эту резьбу и принялись крушить камень своими молотками и прочими инструментами. Уничтожая творения древних камнерезов, они выкрикивали фразы из Библии, и слова Священного Писания гремели над площадью, словно проклятия.
– Прекратите! – закричал Карлос. – Вам же хуже будет!
Никто не обращал на него внимания.
Эбрима был уверен, что Маттусу неймется очутиться рядом со своими ровесниками. Стоило юноше сделать шаг вперед, как Эбрима взял его за локоть – твердой хваткой человека, привычного к работе с железом.
– Что скажет твоя мать? – негромко спросил он. – Она ведь здесь молится. Остановись и подумай.
– Они делают богоугодное дело! – воскликнул Маттус.
Мятежные юнцы обнаружили, что большие двери собора закрыты; должно быть, священники издалека заметили приближение толпы и поспешили запереться. Эбрима облегченно вздохнул: по крайней мере, все обойдется повреждениями снаружи. Глядишь, и молодежь угомонится.
Он выпустил локоть Маттуса.
Молодежь устремилась к северной оконечности храма, ища другой вход внутрь. Пришлось последовать за ними. К огорчению Эбримы, боковая дверца оказалась незапертой – видимо, бежавшие в ужасе священники о ней позабыли. Толпа ворвалась внутрь, и Маттус вдруг опрометью кинулся по пятам за своими сверстниками.
Когда Эбрима с Карлосом вошли в собор, молодые протестанты уже носились по храму, испуская восторженные вопли, и норовили разбить каждую скульптуру, сорвать со стены каждую картину. Они вели себя словно пьяные, но опьянели вовсе не от вина. Ими овладело безумие разрушения. Карлос и Эбрима кричали, требуя остановиться, а вскоре к ним присоединились другие взрослые горожане, но все было тщетно.
Немногочисленные священники прятались у алтаря. На глазах Эбримы некоторые из них бросились удирать к южному входу. Один же не стал убегать, но вышел навстречу буйной молодежи, выставив перед собой ладони. Эбрима узнал отца Гуса.
