Ролло сообразил, к чему клонит сестра, но решил, что та ошибается. Люди ведь глупы, а путь к свободе чрезвычайно опасен. Нужно сражаться против Елизаветы и против ереси, пускай жизнь станет менее приятной и чреватой угрозами.
– Вы, женщины, ничего не понимаете в политике.
В столовую вошел сын Марджери Бартлет. Ролло с гордостью поглядел на племянника. В один прекрасный день этот мальчик станет графом Ширингом.
– Можно пойти поиграть с котятами? – спросил Бартлет.
– Конечно, милый. – Марджери пояснила: – Кошка Неда Уилларда принесла котят, и Бартлет от них без ума.
– Я бы на твоем месте не задерживалась в доме Уиллардов, – произнесла леди Джейн.
Ролло подивился суровому тону матери, но потом припомнил, сколько усилий пришлось приложить родителям, чтобы Марджери пошла за Барта, а не за Неда. Это было давно, однако, быть может, леди Джейн опасалась разговоров, что у Марджери есть личные причины заглядывать в дом Неда.
Может, и есть.
Ролло отмахнулся от этой мысли. Сейчас у него имелись заботы поважнее.
– Мне пора на заседание городского совета, – сказал он. – Увидимся за обедом.
Поцеловав мать, он вышел из столовой.
Кингсбриджем управлял совет из двенадцати олдерменов, все из которых были местными купцами, во главе с мэром. Ролло, унаследовав семейное дело по торговле шерстью, занял отцовское место олдермена. Мэром после смерти сэра Реджинальда стал Элайджа Кордвейнер, ставленник Дэна Кобли. Заседания совета, как велось на протяжении столетий, проходили в здании гильдейского собрания.
По главной улице Ролло дошел до перекрестка, свернул к дверям собрания и поднялся в палату заседаний, сознавая, что ему предстоит принять участие в освященном временем обряде. Стены палаты были отделаны панелями из затемненной дымом древесины. Вокруг стола, исцарапанного древними надписями, стояли кожаные кресла. На приставной доске уже дожидались большой кусок говядины и кувшин с элем – угощение для тех, кто не успел позавтракать.
Ролло занял свое место. В этом помещении он был единственным католиком, ни один другой олдермен не посещал тайных служб, что проводил в соборе отец Пол. Почему-то стало немного страшно, как если бы Ролло вдруг превратился в лазутчика в окружении врагов. Прежде он подобных чувств не испытывал, а потому спросил себя, не связано ли это с папской буллой. Может, Марджери все-таки права? Будем надеяться, что нет.
Совет устанавливал правила торговли и производства в городе, и на утреннем заседании обсуждались меры и веса, цены и жалованье, отношения мастеров и подмастерьев. Доложили, что отдельные заезжие торговцы на рынке используют запрещенные тауэрские фунты, легче одобренных короной тройских фунтов
[71]. Потом обсудили слух, будто королева Елизавета намерена признать, что в миле 5280 футов, а не ровно 5000
[72]. И уже готовились прерваться на обед, когда мэр Кордвейнер объявил, что требуется поговорить о папской булле.
Ролло озадачено моргнул. Никогда раньше городской совет не обсуждал вопросы веры. Что они задумали?
– К несчастью, папа римский счел возможным призвать английский народ не повиноваться ее величеству королеве Елизавете, – сказал мэр.
– Какое до этого дело совету? – брюзгливо справился Ролло.
Кобли помялся, но ответил:
– Э… Олдермен Кобли полагает, что это обстоятельство может… э… вызвать некоторые… э… неудобства…
Значит, Дэн Кобли что-то затеял. Самое время забеспокоиться. Ролло знал, что Дэн по-прежнему винит Фицджеральдов в смерти своего отца Филберта и жаждет возмездия.
Все повернулись к Кобли.
– Будет скверно, если хотя бы тень измены падет на город Кингсбридж, – начал Дэн. Судя по высокопарности, свою речь он приготовил заранее. – Уверен, вы все с этим согласны.
За столом одобрительно загудели. Да, Марджери недаром предупреждала за завтраком, что папская булла выставит изменниками всех католиков. Теперь у Ролло возникли дурные предчувствия.
– Чтобы очиститься от любых подозрений, вношу вот какое предложение: все торговцы нашего города должны принести клятву верности Тридцати девяти статьям.
Пала тишина. Все понимали, что это означает. Удар был нацелен на Ролло. Тридцать девять статей представляли собой символ веры англиканской церкви. Всякий католик, признававший этот символ, отрекался от собственного вероучения. Ролло умер бы, но не принес бы такой клятвы.
И все в палате это знали.
Среди кингсбриджских протестантов было мало таких истовых, каким был Дэн Кобли. Большинство довольствовалось возможностью вести дела в мире и покое. Но Дэн всегда требовал строгости – и бывал порой весьма убедителен.
Пол Тинсли, стряпчий, отвечавший за порядок в городе, сказал:
– Парламент уже не раз пытался заставить всех чиновников публично поклясться в верности Тридцати девяти статьям, но королева Елизавета неизменно отвергала подобные законы.
– Больше она уже не сможет этого сделать, – возразил Дэн. – Булла все изменила. Королеве придется смириться.
– Может быть, – согласился Тинсли. – Но мы подождем, пока парламент вынесет решение, и не станем действовать самостоятельно.
– Зачем ждать? – настаивал Кобли. – Ведь никто в этой комнате не оспаривает истинности Тридцати девяти статей, верно? А если кто против, как мы можем допустить, чтобы он торговал в Кингсбридже, после папской-то буллы?
– Возможно, вы правы, олдермен Кобли, – ответил Тинсли ровным тоном закоренелого крючкотвора. – Я лишь призываю городской совет не действовать поспешно.
Ролло решил, что пора вмешаться.
– Соглашусь с олдерменом Тинсли. Лично я не намерен присоединяться к той религиозной затее, какую предлагает олдермен Кобли. – Он помолчал и добавил: – Если ее величество королева пожелает, это будет другое дело.
Ролло врал напропалую, но что еще ему оставалось? На кону стоял его достаток.
– А если народ узнает, что мы обсуждали этот вопрос и ничего не решили? – спросил Кобли. – Тогда мы сами окажемся под подозрением.
Сидевшие за столом задумчиво закивали, и Ролло начал думать, что Дэн все-таки добьется своего.
– Думаю, надо проголосовать, – сказал Кордвейнер. – Кто за предложение олдермена Кобли, прошу поднять руки.
