Сегодня Уолсингем и Нед собирались посетить королевский двор во дворце Лувр. Нед с нетерпением дожидался этого события. Встреча с наиболее могущественными мужчинами и женщинами Франции сулила неплохие возможности разжиться полезными сведениями. Придворные везде одинаковы – обожают сплетничать и порой выбалтывают нечто любопытное. Нед намеревался побеседовать со всяким, кто окажется расположен к разговору, и уяснить для себя настроения при дворе.
Он слегка волновался, причем не за себя, а за своего начальника. В свои сорок лет Уолсингем отличался необыкновенно острым умом, но вот придворной куртуазности ему явно недоставало. Первая встреча с королем Карлом Девятым обернулась полным конфузом. Убежденный и упрямый пуританин, Уолсингем нарядился в черное, как у него было заведено, но разряженный французский двор воспринял его костюм как протестантский вызов католической роскоши.
В тот день Нед разглядел среди придворных Пьера Омана де Гиза, того самого, с кем встречался в Сен-Дизье, когда ездил уговаривать Марию Стюарт. Это было двенадцать лет назад, но он хорошо запомнил Омана. Тот был привлекателен и всегда хорошо одет, но все же в нем ощущалось нечто порочное и зловещее.
Король Карл осведомился у Уолсингема, действительно ли королеве Елизавете столь необходимо держать в заключении Марию Стюарт, бывшую королеву Франции, низвергнутую королеву Шотландии и невестку Карла. Уолсингему следовало бы вспомнить библейскую книгу Притчей, тогда бы он сообразил, что кроткий ответ отвращает гнев
[73]. Однако он воспылал праведным негодованием – что частенько было слабиной пуритан, – и король ледяным тоном велел ему удалиться.
С тех пор Нед прилагал все усилия к тому, чтобы казаться дружелюбнее и сговорчивее своего начальника. Одевался он, как подобало чиновнику его положения, избегающему следовать строгим религиозным предписаниям. Сегодня он облачился в пастельно-голубой дублет с прорезями, в которые выглядывала подкладка; по парижским меркам этот наряд выглядел невзрачно, но Нед рассчитывал произвести нужное впечатление рядом с Уолсингемом, который продолжал ходить во всем черном.
Из своего окна на чердаке Нед мог видеть башни собора Нотр-Дам на другом берегу Сены. Рядом с мутным зеркалом на столе стоял портрет, подарок Марджери. Художник отчасти польстил графине, придав коже немыслимую белизну и нанеся на щеки неестественно яркий румянец, однако ухитрился достоверно передать волну темных локонов и, главное, ту проказливую улыбку, которую Нед так любил.
Он по-прежнему тосковал по Марджери. Два года назад ему пришлось смириться с тем, что она никогда не оставит своего мужа; лишенная надежды, страсть едва тлела, но не угасала окончательно – и, возможно, не угаснет вовеки.
Новостей из Кингсбриджа не поступало. И от Барни, который предположительно находился в море, Нед давно ничего не слышал. А с Марджери они договорились не изводить друг друга письмами. Перед тем как покинуть Англию, Нед разыскал и уничтожил приказ на арест Стивена Линкольна, составленный на основании свидетельств, придуманных Дэном Кобли. Марджери считала своей священной обязанностью нести утешение страждущим католикам, и Нед не мог допустить, чтобы Дэн Кобли ей в этом мешал.
Поправив перед зеркалом кружевной воротник, он улыбнулся: на память пришла пьеса, на которой он присутствовал накануне вечером, под названием «Соперники»
[74]. Она отличалась от большинства прочих – актеры представляли не аристократов, а простолюдинов, и разговаривали, как обычные люди, а не стихами; история повествовала о двух молодых людях, пытавшихся похитить одну и ту же девушку, а та в конце концов оказалась сестрой одного из них. Все действие разворачивалось в одном месте, на коротком участке городской улицы, и занимало меньше двадцати четырех часов. Никогда прежде Нед не видел ничего похожего – ни в Лондоне, ни в Париже.
Он уже собрался выходить, когда появился слуга.
– Пришла женщина. Говорит, что продает бумагу и чернила дешевле всех в Париже, – сказал он по-французски. – Вы ее примете?
Нед расходовал дорогую бумагу и чернила в чудовищных количествах, составляя и шифруя тайные письма Уолсингема королеве и Сесилу. А королева, пусть она благоволила разведчикам, была с ними ничуть не щедрее, чем с прочими своими подданными, поэтому постоянно приходилось искать лавки подешевле.
– Чем сейчас занят сэр Фрэнсис?
– Читает Библию.
– Значит, время еще есть. Зовите ее.
Минуту спустя вошла женщина лет тридцати. Нед с интересом оглядел ее: скорее привлекательная, чем красивая, одета скромно, вид целеустремленный и суровый, вот только голубые глаза немного смягчают суровость облика. Она назвалась Терезой Сен-Кантен. Достала принесенные с собой образчики бумаги и чернил из кожаной сумки и предложила Неду оценить качество.
Он послушно сел за письменный стол. По первому впечатлению и бумага, и чернила были хороши.
– Кто ваши поставщики? – спросил Нед.
– Бумагу делают на окраине Парижа, в предместье Сен-Марсель, – ответила женщина. – Еще могу предложить чудесную итальянскую бумагу из Фабриано, для любовных посланий.
Прозвучало довольно двусмысленно, однако она, похоже, нисколько не заигрывала. Должно быть, обычный способ завлечь покупателя.
– А что насчет чернил?
– Их я делаю сама. Вот почему они такие дешевые, но вполне приличные.
Нед сравнил названные женщиной цены с теми, за которые обычно покупал бумагу и чернила, убедился, что она и вправду продает дешевле, и сделал заказ.
– Принесу все сегодня же, – пообещала женщина, а потом понизила голос: – У вас есть Библия на французском языке?
Нед изумился. Неужто эта достойная на вид женщина торгует запрещенными книгами?
– Это же незаконно!
Она ответила ровным голосом:
– Хвала Господу, теперь нарушение закона не карается смертью. Сен-Жерменский мир, сами знаете.
Женщина имела в виду соглашение в Сен-Жермене, при подписании которого присутствовали и Нед с Уолсингемом, поэтому Нед хорошо знал подробности. Это соглашение давало гугенотам определенную свободу. Сам Нед считал, что католическая страна, согласная терпеть протестантов, ничуть не хуже протестантской страны, готовой терпеть католиков; имела значение лишь свобода. Впрочем, во Франции положение менялось быстро. Французы и прежде заключали подобные перемирия, но все они продержались недолго. Печально знаменитые парижские проповедники-обличители клеймили эти соглашения с еретиками на каждом углу. Предполагалось, что данное соглашение будет скреплено браком – необузданную сестрицу короля Карла принцессу Марго
[75] решили выдать за безалаберного Анри де Бурбона, короля Наваррского; с тех пор минуло уже полтора года, но венчание так и не состоялось.
