Сильви была одна. Она стояла у стола, записывая что-то в учетной книге, и не торопилась обслуживать посетителя.
Пьер внимательно ее оглядел. Каким-то образом ей удалось пережить казнь отца и утрату всего семейного имущества. Она взяла чужое имя и открыла собственное дело, которое, по-видимому, приносило доход. Пьера приводил в недоумение тот факт, что Господь позволяет стольким святотатцам-протестантам преуспевать в коммерции и иных занятиях. На полученную прибыль те нанимали пасторов, строили все новые и новые молельни и покупали запрещенные книги. До чего же трудно порой вникнуть в суть Господних намерений!
А Сильви обзавелась ухажером – и не кем-нибудь, а заклятым врагом Пьера.
Помолчав, Пьер сказал:
– Здравствуй, Сильви.
Говорил он дружелюбно, однако женщина испуганно вскрикнула. Похоже, она узнала его голос, после стольких-то лет.
Его позабавил страх на ее лице.
– Зачем ты пришел? – Ее голос дрогнул.
– Случайно завернул. Какая восхитительная неожиданность!
– Я тебя не боюсь. – Пьер сразу понял, что она лжет, и насладился этим пониманием. – Что ты можешь со мною сделать? Ты и так разрушил мою жизнь.
– Могу повторить.
– Нет, не можешь. Сейчас действует Сен-Жерменский мир.
– Торговать запрещенными книгами все равно незаконно.
– Мы не торгуем книгами.
Пьер осмотрелся. Казалось, что в лавке и вправду нет печатных книг на продажу, только пустые учетные, вроде тех, какую Сильви заполняла, когда он зашел, да малых записных книжек, livres de raison. Возможно, ее проповеднический пыл угас с годами, особенно после гибели отца, сожженного заживо. На такой исход церковь всегда и надеялась, прибегая к казням как мере устрашения. Но порой казни имели противоположные последствия, казненных признавали мучениками, и еретики объединялись вокруг них, словно вокруг знамен. Не исключено, что Сильви все-таки посвятила жизнь тому, чтобы продолжать дело своего отца. Быть может, где-то неподалеку у нее целый склад запрещенных книг. Надо бы приказать, чтобы за ней следили днем и ночью; к сожалению, своим приходом он ее спугнул и она теперь будет настороже.
Пьер решил зайти с другой стороны.
– Ты же, помнится, любила меня.
Она побледнела.
– Господь простит мне этот грех.
– Да ладно! Тебе нравилось целоваться.
– Глупая была.
Он сделал шаг вперед. Не чтобы ему действительно хотелось ее поцеловать – нет, подобного желания не возникало никогда. Пугать ее было куда приятнее.
– Давай, целуй. Тебе хочется, я знаю.
– Я откушу твой поганый нос.
Он предположил, что Сильви и вправду на такое способна, но не унимался.
– Я научил тебя всему, что нужно знать о любви.
– Ты показал мне, что мужчина может быть одновременно христианином и мерзким лжецом.
– Все мы грешны. Вот почему приходится уповать на милость Божью.
– Некоторые грешны более других и потому отправятся в ад.
– Ты целовала своего кавалера-англичанина?
Эти слова и впрямь ее напугали, что вновь доставило Пьеру несказанное удовольствие. По-видимому, ей не приходило в голову, что он знает про сэра Неда.
– Не знаю, о ком ты говоришь, – солгала она.
– Знаешь, милочка, знаешь.
С видимым усилием она овладела собой.
– Ты доволен своей наградой, Пьер? – Сильви указала рукой на его плащ. – Носишь дорогую одежду, ездишь бок о бок с герцогом де Гизом, я сама видела. Получил то, чего добивался. Стоило ли оно всего того зла, какое ты причинил людям?
Он не устоял перед возможностью похвастаться:
– У меня денег и власти гораздо больше, чем я смел мечтать.
– Но мечтал-то ты о другом. Не забывай, я тебя знаю.
Пьер вдруг забеспокоился.
А Сильви продолжала, не ведая жалости:
– Ты ведь хотел стать одним из них, войти в семейство де Гизов, которое отвергло тебя в малолетстве.
– Я и вошел.
– Врешь. Они знают о твоем происхождении, не так ли?
На Пьера внезапно накатила волна страха.
– Ближе меня у герцога советников нет.
– Но ты ему не родич. Они глядят на твои наряды – и вспоминают, что ты бастард бастарда, двойной ублюдок. Они потешаются над твоим тщеславием, верно?
– Кто наплел тебе эту чушь?
– Маркизе Нимской все про тебя известно! Она ведь родом из тех же краев, что и ты. Слышала, ты снова женился?
Пьер моргнул. На что она намекает? Или это вовсе не намек?
– Говорят, неудачно. – Пьер не сумел скрыть своих истинных чувств, и Сильви прочла ответ на его лице. – Твоя жена – отнюдь не благородная дама. Обыкновенная простолюдинка, потому ты ее и ненавидишь.
Она была во всем права. На случай, если он запамятует, каким образом добился причисления к де Гизам, ему навязали в жены отвратительную мымру и наделили вечно ноющим пасынком. Чтобы помнил, какую цену заплатил.
Лицо Пьера исказила гримаса бешенства.
– Бедняжка, – пожалела Сильви. Не его разумеется, а его жену.
Следовало бы обогнуть стол и врезать ей по физиономии, а потом позвать телохранителей с улицы, чтобы те как следует ее отделали. Но Пьер будто лишился сил, ярость нисколько его не воодушевила; наоборот, он весь поник, терзаемый мучительными сомнениями. Она права, она в самом деле хорошо его знает. Нанесла удар в уязвимое место, разбередила рану. Бежать, бежать отсюда!
Он развернулся к двери, и тут в лавку из глубины дома вышла мать Сильви. Изабель сразу его узнала. Ее потрясение было столь велико, что она невольно попятилась, а на ее лице страх мешался с отвращением, как если бы она увидела перед собой большого и грязного пса. Затем стремительно страх сменился гневом.
– Дьявол! – вскричала она. – Ты убил Жиля! Ты разрушил жизнь моей дочери! – Ее голос поднялся до визга, будто женщину вдруг обуяло безумие, и теперь уже Пьер попятился к двери. – Будь у меня нож, я бы выпустила наружу твои потроха! Убирайся, гнусное отродье! Ублюдок подзаборной шлюхи! Исчадие ада, убирайся, не то я тебя придушу!
Пьер выскочил из дома и с силой захлопнул за собой дверь.
4
С самого начала королевское бракосочетание сопровождали помехи и помарки.
Зеваки стали собираться с раннего утра понедельника, поскольку парижане никогда не упускали случая насладиться этаким зрелищем. На площади перед собором Нотр-Дам возвели из дерева римский амфитеатр, покрыли скамьи расшитой золотом тканью, сделали крытые, приподнятые над землей проходы к собору и к соседнему епископскому дворцу. Будучи особой некоторой значимости, Нед занял свое место за несколько часов до начала церемонии. Стоял безоблачный августовский день, и все изнемогали от палящего солнца. Площадь вокруг деревянного сооружения полнилась потевшими на жаре горожанами. Еще больше людей наблюдало за происходящим из окон и с крыш расположенных поблизости домов. Царила полная, едва ли не зловещая тишина. Парижане, ревностные католики, не желали, чтобы их дражайшая принцесса выходила замуж за короля-протестанта. А каждое воскресенье их гнев умело раздували уличные проповедники, твердившие на всех углах, что этот брак – не благословение Божье, а наказание.
