Элисон постучала в дверь часовни и заглянула внутрь. Мария стояла на коленях перед алтарем, держа в руках латинский молитвенник.
– Позволь мне закончить молитву, – попросила она.
Элисон передала просьбу королевы стражникам, но мужчины снаружи не были расположены к долготерпению. Входная дверь распахнулась, и вошел шериф.
– Надеюсь, она не заставит нас выволакивать ее силком.
Его голос дрогнул, и Элисон поняла, что этому человеку, этому мужлану тоже страшно. Как ни удивительно, она даже прониклась к нему состраданием.
Шериф без стука открыл дверь часовни. Мария немедленно поднялась. Она побледнела, но держалась стойко, и Элисон, которая хорошо знала свою королеву, уверилась, что Мария достойно, по-королевски, вынесет предстоящее испытание и унижение. Это было облегчением – она вовсе не желала увидеть, как Мария, заодно с жизнью, лишится своего достоинства.
– Следуйте за мной, – велел шериф.
Мария одним быстрым движением сняла с крюка на стене над алтарем распятие из слоновой кости. Одной рукой прижала это распятие к груди, в другой стиснула молитвенник – и пошла за шерифом, а Элисон последовала за ней.
Шериф намного уступал королеве в росте. Хвори и тяготы заключения сказались на ее фигуре, она располнела и округлилась в плечах, но Элисон не могла не восхититься сквозь слезы тем, как гордо Мария выпрямила спину, как спокойно ее лицо и как тверда поступь.
В крохотной комнатке снаружи их остановили.
– Далее королева пойдет одна, – заявил шериф. Дамы стали возражать, но шериф стоял на своем. – Таково распоряжение королевы Елизаветы.
Мария произнесла ледяным тоном:
– Я вам не верю. Моя сестра, королева-девственница, никогда не приговорила бы другую женщину к смерти, не позволив дамам ее сопровождать.
Шериф, словно не услышав, распахнул дверь в залу.
Элисон увидела наспех сколоченный помост, высотой около двух футов, обтянутый черным сукном, и толпу лордов подле помоста.
Мария прошла через дверной проем, остановилась так, чтобы дверь нельзя было закрыть, и произнесла громким голосом, что раскатился по всей зале:
– Молю ваши светлости позволить моим дамам быть со мною, дабы они могли поведать миру о том, как я умерла.
Кто-то хмыкнул.
– Ну да, а еще они смочат свои платки в ее крови, и суеверные глупцы обретут святотатственные реликвии!
Элисон сообразила, что люди у власти озабочены, похоже, тем, как народ воспримет казнь Марии. Что бы они ни напридумывали, воскликнула она мысленно, тех, кто причастен к этому позорной расправе, вознаградят ненавистью и душевными муками до скончания веков.
– Они не станут делать ничего подобного, – возразила Мария. – Даю вам свое слово.
Лорды сдвинулись плотнее, коротко переговорили между собой, и чей-то голос ответил:
– Хорошо. Выберите шестерых. Остальные не войдут.
Мария покорно отобрала шестерых дам, начав, разумеется, с Элисон, и шагнула вперед.
Элисон увидела помещение целиком. Помост располагался посередине. На нем, в двух креслах, восседали мужчины, в которых она узнала графов Кента и Шрусбери. Третье кресло, с подушкой, очевидно предназначалось для Марии. Перед креслами, тоже обтянутая черным, высилась колода, а у ее подножия лежал большой топор, лезвие которого сверкало недавней заточкой.
У помоста сидели в креслах сэр Эмиас Паулет и мужчина, которого Элисон прежде не встречала. Рядом стоял коренастый детина в простецкой одежде – единственный среди всей знати в наряде простолюдина; мгновение спустя Элисон догадалась, что это, скорее всего, палач. Вокруг помоста выстроились вооруженные солдаты. За их спинами толпились зрители – казнь следовало засвидетельствовать. Среди этой толпы Элисон различил сэра Неда Уилларда. Он больше всех виноват в том, что эта жуть творится на самом деле! Он, и никто другой, перехитрил врагов Елизаветы, что бы те ни предпринимали. Почему же он не торжествует? Даже глядит с отвращением – на помост, на топор, на приговоренную королеву… Элисон предпочла бы видеть на его лице довольную ухмылку; тогда она возненавидела бы его пуще прежнего.
В громадном очаге пылал огонь, но тепло почти не ощущалось, и Элисон почему-то подумалось, что в этой зале, должно быть, холоднее, чем на дворе за окном, залитом солнечным светом.
Мария приблизилась к помосту. Паулет встал и протянул королеве руку, помогая взойти по ступенькам.
– Благодарю, – сказала она. Конечно, Мария не могла не оценить жестокой насмешки судьбы в этом жесте и добавила язвительно: – Это последняя неприятность, какую я вам доставляю.
Высоко держа голову, она поднялась на три ступени.
Затем величаво опустилась на пустующее кресло.
Пока зачитывали обвинительное заключение, она сидела неподвижно, с бесстрастным лицом. Но когда духовник начал молиться, громко и велеречиво прося Господа обратить ее в протестантскую веру хотя бы на смертном одре, она возмутилась.
– Я храню верность римской католической матери-церкви! – гордо провозгласила королева. – И моя кровь прольется сегодня на ее благо!
Духовник, ничуть не смутясь, продолжил молитву.
Мария отвернулась, чтобы сесть к нему спиной, и раскрыла свой латинский молитвенник. Духовник все вещал, а она начала негромко читать вслух, и Элисон сказала себе, что из них двоих у Марии выходит молиться куда искреннее и душевнее. Минуту-другую спустя Мария плавно опустилась на колени и теперь читала, стоя лицом к колоде, будто перед алтарем.
Наконец обе молитвы завершились. Марии велели снять верхнюю одежду. Элисон поднялась на помост, чтобы помочь королеве. Мария хотела раздеться побыстрее, словно ей не терпелось расстаться с жизнью, и Элисон послушно поспешила снять блузу и верхнюю юбку, а потом и головной убор с вуалью.
В своих кроваво-красных нижних одеждах королева на помосте походила на католическую мученицу, и Элисон вдруг поняла, что Мария намеренно оделась подобным образом.
Дамы ее свиты рыдали и молились, но Мария бросила им по-французски:
– Не плачьте обо мне!
Палач взялся за топор.
Женщина принесла белую повязку и завязала королеве глаза.
Мария вновь опустилась на колени. Не видя колоды, она нащупала ту руками, положила голову на дерево, обнажив белую шею. Еще мгновение – и топор рассечет эту белизну. Упокой, Господи, ее душу…
Громким голосом Мария произнесла на латыни:
– В Твои руки, Господи, вручаю мой дух.
Палач занес топор – и резко обрушил его на колоду.
Он промахнулся: топор не перерубил шею Марии, лезвие вонзилось королеве в затылок. Элисон, не в силах больше сдерживаться, судорожно всхлипнула. За всю свою жизнь она не видела ничего более ужасного.
