Понемногу темнело, но в ярком пламени, охватившем испанца, стоявшие поблизости суда различались отчетливо, и Барни выбрал себе вторую цель. При приближении «Элис» вахтенные опять поторопились сбежать. На сей раз Джонатан Гринленд, последовавший за своими матросами, вынырнул из трюма с довольной ухмылкой.
– Вино! – крикнул он. – Прямо из Хереса. Хоть залейся!
Английским морякам обычно наливали пиво, а вот треклятые испанцы баловались вином; флоту вторжения требовались тысячи бочек с шерри. Все истребить, увы, не получится, но какой-то толики армада сейчас лишится.
– Берем все! – распорядился Барни.
Матросы запалили факелы, и началась нудная и тяжелая работа: бочки одну за другой извлекали из трюма вражеского судна и перетаскивали на «Элис». Никто не жаловался, все знали, что им причитается доля от продажи дорогостоящей добычи.
Выяснилось, что испанский купец был полностью снаряжен к походу. Матросы Барни поживились, помимо вина, солониной, сыром и галетами. Кроме того, Барни приказал забрать весь порох. Ядра испанца не годились для пушек «Элис» – были не того размера, – поэтому их покидали в воду, чтобы ни одно из этих ядер не могло навредить английским морякам.
Когда трюм испанца опустел, Барни велел поджечь судно.
Окинув взглядом гавань, он увидел, что горят еще пять или шесть испанских судов. На берегу сверкали факелы, и в их свете было видно, как запряженные лошадьми пушки из крепости пытаются вывезти и развернуть на набережной. Вряд ли эти пушки смогут причинить хоть какой-то урон английским кораблям; судя по всему, их тащили в город, чтобы помешать англичанам высадиться на сушу. Барни показалось, что он различает на площади солдатские мундиры. Похоже, горожане вообразили, будто нападение на суда в гавани – лишь подготовка к штурму самого Кадиса, и вознамерились защищаться. Они ведать не ведали, что Дрейку было приказано разгромить испанское судоходство, а захватывать испанские города от него никто не требовал.
На воде англичанам сопротивления почти не оказывали. Какое-то крупное судно, правда, открыло огонь сразу по нескольким английским кораблям, но другие его не поддержали, и потому грабить и жечь можно было едва ли не беспрепятственно.
Барни стал высматривать новую жертву.
3
Вся Англия возрадовалась вести о славной победе Дрейка под Кадисом, однако супруг Марджери граф Ширинг был в числе тех немногих, кто не видел в случившемся повода для радости.
Молва разносила всевозможные слухи, а достоверно было известно, что удалось уничтожить не меньше двадцати пяти испанских грузовых судов и отправить на дно – или забрать – тысячи тонн припасов. Испанская армада понесла немалый урон, еще даже не отправившись в свой поход возмездия. Никто из английских моряков не погиб, и лишь одного ранило – случайным осколком от выстрела с галеры. А королева Елизавета вдобавок получила нежданную прибыль от этой дерзкой вылазки.
– Какой позор! – вещал Барт за столом в Новом замке. – Напали без предупреждения, без объявления войны! Это преступление, совершенное шайкой отъявленных пиратов!
В свои пятьдесят Барт все больше напоминал Марджери ее покойного насильника-свекра, разве что был грузнее своего отца и краснее лицом.
– Эти суда готовились идти к нашим берегам! – возразила она мужу. – Они хотели убить нас всех, в том числе двух моих сыновей. Я рада, что их потопили.
Юный Бартлет, как обычно, принял сторону графа. В свои двадцать три, высокий и веснушчатый, он обликом напоминал отца Марджери, сэра Реджинальда Фицджеральда, но, к несчастью, перенял от Барта замашки и повадки. Марджери любила своего сына, но тот нередко вел себя вызывающе, и оттого она часто испытывала чувство вины.
– Король Фелипе всего-навсего желает вернуть Англию в католичество, – произнес Бартлет. – Большинство англичан его поддерживает.
– Может быть, – согласилась Марджери, – но не ценой иноземного завоевания.
Стивен Линкольн поразился ее словам:
– Миледи, да как вы можете говорить такое? Сам папа одобрил замысел испанского короля!
Стивен показал себя ненадежным товарищем, однако Марджери по-прежнему ему отчасти сочувствовала. Он добрых три десятка лет тайно служил мессы – и прятал святые дары в разных неподобающих местах, будто стыдился своего призвания. На словах он посвятил свою жизнь Господу, но на самом деле жил как преступник, и потому его лицо с годами становилось все печальнее, а душа ожесточалась.
Марджери фыркнула. Стивен заблуждается – заодно с папой.
– Думаю, папа ошибся, – сказала она ровным тоном. – Вторжение оттолкнуло бы английский народ от католичества. Все увидели бы в нем веру ненавистных иноземцев.
– Откуда вы знаете? – По кислой мине Стивена было понятно, что он хотел спросить иначе: «Откуда это знать женщине?» – хотел, но не осмелился.
– Именно так произошло в Нидерландах, – ответила Марджери. – Местное население сражается за протестантов не потому, что поддерживает эту веру, а потому, что хочет независимости от Испании.
В разговор вмешался Роджер. Малышом он был таким красивым, подумалось Марджери, а теперь, в семнадцать, старательно отращивал кудрявую темную бородку. В его наружности было нечто задиристое и обаятельное, этакая петушиная дерзость, побуждавшая мужчин одобрительно усмехаться. От своего настоящего отца, Неда Уилларда, Роджер унаследовал золотисто-карие глаза. По счастью, Барт, в этом ничем не отличавшийся от прочих самовлюбленных мужланов, не обращал внимания на цвет глаз кого бы то ни было, а всякий, кто, быть может, подозревал правду, хранил молчание – из опасения пасть под ударом графского меча.
– Матушка, как же, по-твоему, нам вернуть эту страну в католичество?
Марджери гордилась сыном, который способен задавать столь серьезные, заставляющие крепко задуматься вопросы. Он вообще отличался острым умом и намеревался отправиться в Кингсбриджский колледж в Оксфорде. При этом Роджер вырос убежденным католиком и деятельно помогал матери укрывать католических священников. Однако Стивен Линкольн, учивший юношу, не сумел, несмотря на все свои старания, избавить Роджера от чрезмерной смелости ума, свойственной всем Уиллардам, а уж Неду – в особенности.
– Если их оставить в покое, англичане рано или поздно сами вернутся к истинной вере, – ответила Марджери сыну.
Вот только в покое их оставлять не желали.
В 1587 году испанская армада не пришла, но, когда лето сменилось осенью, Марджери и всем прочим стало понятно, что они обрадовались слишком рано – и зря думали, будто Дрейку удалось предотвратить иноземное вторжение. Набег на Кадис лишь вынудил короля Фелипе перенести дату отплытия флота. Обладая несметными богатствами, испанский король, к великому разочарованию англичан, велел строить новые корабли и заново готовить снаряжение.
Королева Елизавета и ее советники понимали, что нужно ждать наихудшего.
По всему побережью зимой чинили укрепления. Восстанавливали стены замков, насыпали земляные валы вокруг городов, не знавших ярости схваток на протяжении столетий. В Кингсбридже тоже заново отстроили стены – развалины старых давным-давно растащили на камни. Ржавые пушки в гавани Кума отчистили и даже провели пробные стрельбы. На холмах расставили сигнальные маяки – от побережья до самого Лондона, – чтобы сразу сообщить в столицу дурную весть о неизбежном появлении испанских галеонов.
