– Покажите мне, – потребовал он.
Каноник замешкался, покосился на епископа. Церковный суд не имел никаких обязательств перед сыном осужденного. Однако Джулиус, похоже, решил, что не следует дальше злить недовольных. Он пожал плечами, и Линкольн протянул бумагу Дэну.
Тот тщательно изучил документ.
– Эту подпись поставил не мой отец! – воскликнул он и показал лист людям, стоявшим поблизости. – Вы знаете руку моего отца. Убедитесь сами, это не его подпись!
Несколько горожан утвердительно закивали.
– Он не мог писать без посторонней помощи, только и всего, – раздраженно пояснил Джулиус.
– Значит, вы пытали его, пока… – Дэн умолк, по его лицу потекли слезы, но он совладал с собой. – Вы пытали его, пока он не смог держать перо в руках, а потом говорите, будто он это подписал!
– Будто?! Ты обвиняешь епископа во лжи?
– Я лишь говорю, что мой отец не сознавался в ереси!
– Откуда тебе знать…
– Он никогда не считал себя еретиком! И сознаться в том, чего нет и не было, мог только по одной причине – под пытками!
– Милость Божья помогла ему убедиться в ошибочности прежних воззрений.
Дэн выразительно посмотрел на искалеченного отца.
– Вот что случается, значит, с людьми, о спасении души которых молится епископ Кингсбриджа?
– Хватит! Суд не намерен далее выслушивать подобные оскорбления!
Тут вдруг влез с вопросом Нед Уиллард:
– А где дыба?
Трое судей-святош молча воззрились на него.
– Филберта растягивали на дыбе, это понятно, но где именно? – уточнил юноша. – Прямо тут, в соборе? Или во дворце архиепископа? В подвале здания суда? Хотелось бы знать, где установлена дыба. Думаю, жители Кингсбриджа имеют полное право это знать. В Англии пытать запрещено, требуется особое разрешение Тайного совета. Так кто же разрешил пытать задержанных в Кингсбридже?
После долгого молчания каноник Линкольн произнес:
– В Кингсбридже нет дыбы.
Нед поразмыслил над ответом.
– Выходит, Филберта пытали где-то в другом месте? По-вашему, это вас оправдывает? – Он уставил палец в епископа Джулиуса. – Хотя не важно. Филберта могли пытать хоть в Египте, но если его туда отправил епископ, значит, он и был палачом.
– Молчи, мальчишка!
Нед решил, похоже, что добился своего. Он повернулся к епископу спиной и смешался с толпой.
Декан Ричардс, высокий и сутуловатый мужчина лет сорока, поднялся со своего места.
– Милорд епископ, прошу проявить милосердие, – сказал он своим обычным примирительным тоном. – Филберт, конечно, еретик и глупец, никто этого не отрицает, но следует помнить, что он христианин и пытался по-своему почитать и восхвалять Господа. Нельзя казнить человека за это похвальное желание.
Декан сел.
Зрители одобрительно загудели, соглашаясь с Ричардсом. Большинство из них были католиками, а потому при двух предыдущих монархах считались протестантами и еретиками – и помнили, каково ощущать себя гонимыми и преследуемыми.
Епископ Джулиус одарил декана взглядом, исполненным снисходительного сожаления, и провозгласил, не ответив прямо на просьбу Ричардса:
– Филберт Кобли повинен не только в следовании ереси, но в распространении оной. Как принято при рассмотрении подобных случаев, он приговаривается к отлучению от церкви и сжиганию на костре. Приговор будет приведен в исполнение светскими властями завтра на рассвете.
В стране применялись различные казни. Знатные преступники обычно удостаивались скорейшего способа распрощаться с жизнью – им рубили головы, с одного удара, если палач оказывался искусником своего дела; правда, если топор доставался неумехе, казнь занимала добрую минуту и требовалось несколько ударов, чтобы наконец отделить голову от шеи. Изменников вешали, предварительно отрубая им руки и ноги, а потом трупы рубили на куски. Того, кто отважился ограбить храм и был пойман, ожидало свежевание – с него заживо срезали кожу остро наточенным ножом; опытный мастер-палач мог снять с человека кожу целиком с одного надреза. А еретиков сжигали.
Не сказать, чтобы приговор церковного суда потряс горожан, но все же они встретили слова епископа молчанием, в котором угадывались растерянность и страх. В Кингсбридже до сих пор никого не сжигали. Теперь, подумалось Неду, нам суждено пересечь эту роковую черту; юноша был уверен, что другие горожане испытывают схожие чувства.
Внезапно заговорил Филберт, на удивление громко и отчетливо; должно быть, он долго копил немногие остававшиеся силы ради этого мгновения.
– Хвала Всевышнему, мои мучения скоро оборвутся, но твои муки, Джулиус, богохульствующий ты дьявол, еще даже не начались! – Зрители изумленно ахнули, услыхав такое оскорбление, а Джулиус в ярости вскочил. Увы, он не мог лишить осужденного последнего слова. – Знай, Джулиус, тебя ждет преисподняя, и твои муки не оборвутся никогда! И да проклянет Господь твою бессмертную душу!
Молва уверяла, что проклятие умирающего обладает особой силой. Возможно, Джулиус презирал подобные суеверия, однако все видели, что епископ испугался – и взбеленился настолько, что перестал владеть собой.
– Увести его! – крикнул епископ. – И очистите храм! Суд окончен!
После чего быстрым шагом удалился из трансепта.
Нед с матерью возвращались домой в угрюмом молчании. Фицджеральды победили. Они убили человека, который их якобы обманул, разорили Уиллардов – и помешали своей дочери выйти замуж за Неда. Поражение выглядело сокрушительным.
Джанет Файф подала скудный ужин из холодной ветчины. Элис за едой выпила несколько стаканов шерри – испанского вина, которое привозили из Севильи
[30].
– Пойдешь в Хэтфилд? – спросила она, когда Джанет вышла.
– Пока не решил. Марджери еще не замужем.
– Даже если Барта завтра хватит кондрашка, Фицджеральды все равно не отдадут ее за тебя.
– На прошлой неделе ей исполнилось шестнадцать. А через пять лет она сама сможет выбирать, за кого выходить.
– Ты что, встанешь на прикол, как судно без команды, на такой-то срок? Не позволяй отнимать у себя жизнь.
Нед понимал, что мать права.
Спать он ушел рано и долго лежал, глядя в потолок. Дневные события почти убедили его, что нужно идти в Хэтфилд, однако он по-прежнему терзался сомнениями. Ведь отъезд будет означать крушение всяких надежд.
Нед заснул лишь посреди ночи, а разбудил его поутру шум снаружи. Выглянув в окно спальни, он увидел на рыночной площади с полудюжины факелов и группу мужчин, которые таскали и складывали хворост для скорой казни. Ими руководил шериф Мэтьюсон, высокий и плечистый, препоясанный мечом; ну конечно, священник может осудить человека на смерть, но ему не пристало и не позволено самому вершить приговор.
