– И что вы сделали?
– Мне было пятнадцать, от родных меня отделяли сотни миль, я была в отчаянии. – Екатерина понизила голос до шепота. – Я стала следить за ними.
Это признание смутило Элисон и потрясло ее до глубины души, но Екатерине, очевидно, захотелось выговориться. Беспечно брошенная королем фраза по поводу той, за кого он сражается, ввергла королеву в печаль, и ее потянуло на откровенность.
– Я подумала, что, быть может, веду себя с Генрихом как-то не так, и решила подсмотреть, чем они занимаются с Мадам, – продолжала Екатерина. – Обычно они забирались в кровать среди дня. Мои служанки отыскали уголок, из которого было удобно подглядывать.
Элисон словно наяву увидела юную королеву, что подсматривает в щелку, как ее супруг-король развлекается с любовницей.
– Конечно, наблюдать было горько и обидно, потому что он любил ее, это было видно. Слышать я ничего не слышала. Да, они затевали игрища, мне до того неведомые, но в конце концов он имел ее точно так же, как имел меня. Единственная разница состояла в том, что с нею он наслаждался, а со мною исполнял долг.
Екатерина говорила ровным, спокойным тоном. Ее голос ничуть не дрожал, а вот у Элисон на глаза наворачивались слезы. Как только у нее сердце не разорвалось, подумала девушка о королеве. Ей хотелось о многом спросить, но она молчала из опасения, что Екатерина спохватится и перестанет откровенничать.
– Я перепробовала множество снадобий, в том числе самых отвратительных, делала себе внизу припарки из помета, но ничего не помогало. А потом пришел доктор Фернель, и от него я узнала, почему не могу забеременеть.
– И почему? – не удержалась от вопроса Элисон, совершенно завороженная рассказом.
– Королевский член был коротким и толстым, понимаешь? Он не мог просунуть его достаточно глубоко, так что мое девичество оставалось нетронутым, какой уж тут ребенок. Врач проткнул меня каким-то хитрым приспособлением, а месяц спустя я уже носила Франциска. Pronto
[37].
С улицы донесся восторженный многоголосый крик, как если бы там подслушивали рассказ Екатерины и решили выразить одобрение. Элисон подумала, что, наверно, это король снова уселся на коня и изготовился к очередному поединку.
Екатерина положила ладонь на колено Элисон, словно желая задержать девушку еще немного.
– Доктор Фернель умер, но его сын ничуть не уступит отцу. Пусть Мария его позовет.
Интересно, спросила себя Элисон, а почему королева не скажет об этом Марии напрямую.
Будто прочитав ее мысли, Екатерина прибавила:
– Мария – гордячка. Если она сочтет, что я опасаюсь, как бы она не оказалась бесплодной, то может оскорбиться. Советы вроде моего должны исходить от подруги, а не от свекрови.
– Понятно.
– Будь так добра, поговори с нею.
Было странно слышать просьбу от королевы, привыкшей повелевать.
– Конечно, ваше величество.
Екатерина встала и направилась к окну. Прочие дамы присоединились к ней и стали смотреть, что происходит снаружи.
Посреди улицы выставили две изгороди, так что получилась длинная и узкая площадка. В одном ее конце стоял королевский жеребец по имени Мальере; в другом виднелся конь Габриэля, графа де Монтгомери. Посреди площадки была перегородка, мешавшая животным сталкиваться между собой.
Король о чем-то разговаривал с Монтгомери у этой перегородки. Из дворца услышать, о чем они говорят, было невозможно, однако эти двое, похоже, спорили. Турнир почти завершился, зрители начали расходиться, но воинственный король, как предположила Элисон, хотел провести последний поединок. Тут Генрих повысил голос, и все услышали его слова:
– Таково мое королевское слово!
Монтгомери поклонился и надел шлем. Король последовал его примеру, после чего бойцы разошлись и направились каждый к своему коню. Генрих опустил забрало. «Закрепи его, cherie», – пробормотала Екатерина, и король, словно услышав, повернул защелку, которая не давала забралу подняться.
Генрих рвался в бой. Он не стал дожидаться сигнала трубы, пнул коня пятками и послал вперед. Монтгомери поступил так же.
Оба коня, громадные и сильные, относились к породе боевых, сызмальства приученных к схваткам; их копыта били по земле с таким грохотом, словно какому-то великану вздумалось постучать в барабан. Элисон ощутила, как ее сердечко забилось быстрее от восторга и страха. Всадники между тем неумолимо сближались. Толпа улюлюкала, кони летели навстречу друг другу, ленты на деревянных копьях развевались на ветру. Эти копья имели затупленные концы, целью поединка было не нанести сопернику ранение, а просто выбить его из седла. Но все равно – Элисон не могла нарадоваться тому, что этому развлечению предаются лишь мужчины. Сама бы она ни за что не захотела участвовать.
В последний миг перед столкновением бойцы крепче сжали коленями лошадиные бока и оба подались вперед. Над площадкой прокатился громовой раскат. Копье Монтгомери ударило короля в голову. Шлем сдвинулся, забрало вдруг взлетело вверх, и Элисон отчего-то сразу поняла, что это не к добру. Копье переломилось надвое.
Сила столкновения влекла обоих бойцов вперед, и в следующее мгновение обломанное копье Монтгомери снова поразило короля в лицо. Генрих пошатнулся в седле, будто лишившись чувств. Екатерина вскрикнула от ужаса.
На глазах Элисон герцог де Гиз перепрыгнул через изгородь и бросился к королю. За ним устремились другие придворные. Они кое-как усмирили королевского жеребца, потом сняли короля с седла – пришлось потрудиться, ибо в доспехах он весил немало – и опустили на землю.
4
Кардинал Шарль бежал за своим братом Меченым, а Пьер несся по пятам за кардиналом. Едва с короля ловко, но осторожно сняли шлем, стало понятно, что рана серьезная. Лицо Генриха было залито кровью, а из глазницы торчала длинная и толстая щепа. Другие щепки оспинами испещряли кожу на голове и лезли из волос. Король лежал неподвижно, лишившись, похоже, чувств от чудовищной боли. Личный врач Генриха, наблюдавший за поединком на случай происшествий вроде вот такого, немедленно встал на колени рядом с раненым.
Шарль долго смотрел на короля, а потом сделал шаг назад.
– Умрет, – прошептал кардинал, обращаясь к Пьеру.
Юноша пребывал в растерянности. Что это будет означать для семейства де Гизов и для самого Пьера? Тот долгосрочный план, который совсем недавно и в общих чертах изложил ему кардинал, оказался бесполезной пустышкой. Охватившая Пьера тревога граничила с паникой.
– Слишком скоро, да? – проговорил он и сам подивился тому, насколько тонким стал вдруг его голос. Сделав над собою усилие, он прибавил, уже спокойнее: – Франциск не готов и не сможет управлять этой страной.
Шарль отошел еще дальше от прочих, чтобы никто не подслушал, пускай даже на них с Пьером сейчас вовсе не обращали внимания.
