– Я сам не знал. А пушкарь нам был нужен.
Барни не составило труда догадаться, зачем «Ястребу» понадобился пушкарь. Это объясняло, почему Бэкон согласился его нанять, хотя на борту почти не было работы для кузнеца.
– Значит, вы с Бэконом меня обманули.
Джонатан снова пожал плечами.
Барни поглядел на север. Где-то там, в шестидесяти милях отсюда, лежит Кум.
Юноша перевел взгляд на остров с церковью. До того было около пары миль, а волны вздымались на добрых три фута. Вплавь не добраться, ни за что. Это будет самоубийством.
После долгого молчания он спросил:
– А из Севильи мы поплывем в Кум, я надеюсь?
– Может быть, – ответил Джонатан. – Может быть.
Глава 11
1
Пока Одетта рожала, долго, громко и мучительно, Пьер придумывал способы избавиться от младенца.
Одетта страдала по воле Божьей. Господь карал ее за любострастие. Она заслужила такую кару. Значит, в этом грешном мире все-таки есть справедливость.
Едва ребенок появится на свет, она тут же его лишится. Он, Пьер, об этом позаботится.
Пьер сидел в нижней комнате их маленького дома, перелистывая свою книжку в черном кожаном переплете и слушая вопли Одетты из спальни, где за его женой присматривала повитуха. На столе красовались остатки прерванного завтрака: хлеб, ветчина, несколько головок раннего редиса. Сама комната производила гнетущее впечатление – голые стены, пол из плитняка, холодный очаг и единственное крошечное оконце, выходившее на узкую и темную улицу. Пьер ненавидел эту комнату.
Обычно он уходил из дома сразу после завтрака. Сперва шел в семейный особняк де Гизов на улице Вьей-дю-Тампль, где полы были мраморными, а стены радовали глаз яркими и красивыми картинами. По большей части он задерживался в особняке до вечера – или отправлялся во дворец Лувр, где помогал кардиналу Шарлю и герцогу Франсуа. Ближе к вечеру начинались встречи с лазутчиками – тех становилось все больше, и они усердно пополняли список протестантов в заветной книжице Пьера. В мерзкий домишко в Л’Але он редко возвращался раньше заката. Но сегодня пришлось остаться и ждать рождения чужого ребенка.
Стоял май 1560 года. Пьер с Одеттой были женаты уже пять месяцев.
Первые несколько недель Одетта не прекращала попытки соблазнить мужа. Старалась изо всех сил, кокетничала, в меру своего умения и понимания, но для нее такое поведение не было естественным, поэтому, когда она принималась крутить толстым задом и улыбаться, показывая кривые зубы, Пьер испытывал лишь отвращение. Потом она начала обвинять его в мужском бессилии – или, для разнообразия, в том, что он падок на мужчин, а не на женщин. Упреки не достигали цели – разве что Пьер все чаще вспоминал о том, как блаженствовал на перинах вдовы Бошен, – однако нытье и оскорбления безмерно раздражали.
Со временем взаимное недовольство переросло в холодную ненависть, а живот Одетты, когда закончилась студеная зима и закапали весенние дожди, словно разбухал изнутри. Семейные разговоры теперь сводились к коротким вопросам и ответам по поводу еды, стирки и денег на хозяйство; иногда супруги обсуждали, столь же отрывисто и скупо, навыки своей служанки, угрюмой девицы по имени Нат. Пьер стал замечать, что впадает в ярость из-за мелочей. Одна только мысль о навязанной кардиналом жене отравляла жизнь. Потому необходимость уживаться под одной крышей с Одеттой и ее отродьем, ребенком другого мужчины, казалась надругательством над здравым смыслом и побуждала искать способы этого избежать.
Быть может, ребенок родится мертвым. Пьеру очень хотелось, чтобы так и случилось. Это будет проще для всех.
Одетта перестала визжать, а мгновение спустя Пьер расслышал детский крик. Он вздохнул: что ж, надежда оказалась тщетной. Судя по крику, маленький ублюдок вполне здоров, вон как разоряется. Пьер потер глаза, продолжая размышлять. В последнее время почему-то все шло не так, как ему хотелось. Разочарования настигали почти непрерывно. Иногда ему думалось даже, что это сама жизнь пытается преподать какой-то урок.
Пьер положил книжицу в шкатулку для документов, запер ту на замок, а ключ сунул в карман. Держать книжицу в доме, где живет Одетта, было неразумно, но у него, увы, не было отдельной, собственной комнаты.
Он встал, наконец-то решив, что делать дальше.
Поднялся по лестнице и вошел в спальню.
Одетта лежала на кровати, бледная, вся в поту; глаза ее были закрыты, но дышала она ровно и то ли спала, то ли просто отдыхала. Служанка Нат скатывала в комок простыню, заляпанную кровью и слизью. Повитуха держала в левой руке крохотного младенца, а правой осторожно протирала ему головку и личико тряпкой, которую то и дело окунала в миску с водой.
До чего же мерзкое зрелище – красный, весь какой-то сморщенный… На голове черные волосы и вопит как резаный.
Повитуха тем временем закончила обмывать младенца и завернула того в голубое одеяло, подарок, насколько Пьер помнил, Вероник де Гиз.
– Мальчик, – сказала она.
Пьер досадливо прицокнул языком – сам он почему-то пол младенца не разглядел.
– Его зовут Алэн, – проговорила Одетта, не открывая глаз.
Пьеру захотелось прикончить жену, прямо тут, в кровати. Мало того, что ему поручили растить чужого ребенка; эта дура хочет, чтобы младенца назвали Алэном, а значит, у Пьера перед глазами каждый день будет живое напоминание об Алэне де Гизе, смазливом дворянчике, настоящем отце этого ублюдка. Ну-ну, милая, я тебя еще удивлю, мстительно подумал Пьер.
– Вот, подержите, – сказал повитуха, протягивая Пьеру пищащий сверток. Оман принял младенца, мысленно отметив, что одеяло Вероник де Гиз соткано из отличной тонкой шерсти.
– Не отдавай ему ребенка, – пробормотала Одетта.
Но было слишком поздно. Пьер держал младенца на руках. Тот почти ничего не весил. На миг возникло диковинное ощущение: Пьеру вдруг захотелось уберечь это беззащитное человеческое существо от всяческих опасностей. Но он быстро совладал с собой. Не позволю, чтобы этакая чушь испортила мне жизнь, сказал он себе.
Одетта села в кровати.
– Дайте мне сына.
Повитуха хотела было забрать младенца, но Пьер отступил на шаг.
– Как, говоришь, его зовут? – спросил он у жены, намеренно равнодушно.
– Никак. Отдай! – Одетта сбросила с себя одеяло, сделала движение, чтобы вскочить с кровати, но тут же громко вскрикнула, как если бы ее пронзила боль, и рухнула обратно.
Повитуха забеспокоилась.
– Ребенка нужно покормить, – сказала она.
Пьер заметил, что губы младенца вытянулись вперед, словно тот сосал грудь. Ничего, потерпит, пусть воздухом питается.
Повитуха попыталась отобрать у него ребенка силой. Перехватив младенца одной рукой, Пьер отвесил ей оплеуху, и женщина повалилась на пол. Нат завизжала. Одетта, бледная как смерть, снова села. А Пьер направился к двери, унося младенца.
