Изабель пристально поглядела на нее. К изумлению Сильви, в материнских глазах блеснули слезы.
– Ты такая храбрая, – проговорила Изабель. – Сама на верю, что это я тебя родила.
Тут и Сильви чуть не расплакалась от полноты чувств.
– Я всего лишь твоя дочь, – хрипло ответила она.
Изабель покачала головой.
– Как же! А собор – все равно что приходская церковь, да?
Девушка не знала, что сказать матери. Не дело, когда родитель смотрит на собственного ребенка снизу вверх, ведь должно быть ровно наоборот.
Помолчав, Сильви произнесла:
– Пора на службу.
Община из охотничьего домика в лесу перебралась в новое место, которое прихожане иногда именовали храмом. Сильви с матерью вошли на большой двор, где нанимали лошадей и повозки. Этим двором владел хозяин-протестант. Оделись женщины неприметно, неброско, чтобы никто не заподозрил, будто они идут на службу. По воскресеньям здесь никто не работал, но ворота были открыты. Женщины поспешили в высокое каменное здание конюшен. Там их встретил коренастый молодой конюх, расчесывавший лошади гриву. Он внимательно оглядел их, с таким видом, словно собирался прогнать, затем узнал – и посторонился, позволяя пройти внутрь.
Дверь с тыльной стороны конюшни выводила на потайную лестницу, что взбиралась на просторный чердак. Как обычно, там не было ни картин, ни статуй, всю обстановку составляли стулья да скамьи. Большим преимуществом этого места было отсутствие окон: никто с улицы не мог услышать, что происходит за стенами. Сильви доводилось стоять на улице, когда другие прихожане распевали гимны во весь голос, и она разбирала лишь напев, который мог доноситься из любого расположенного поблизости здания, – из приходской церкви, из монастыря или из коллежа.
Все те, кто собрался на чердаке, хорошо знали Сильви. Девушка занимала особое положение в общине, поскольку торговала книгами. Кроме того, на диспутах, что следовали за молитвами, она частенько растолковывала остальным спорные вопросы, в особенности когда речь заходила о веротерпимости. Деятельная натура и певучий голос Сильви просто не могли не остаться незамеченными. Старшиной ей, разумеется, было не стать, таковыми выбирали мужчин, однако Сильви воспринимали в общине как одного из вожаков.
Они с матерью сели в первом ряду. Сильви нравились протестантские службы, при том, что она, в отличие от многих единоверцев, не отвергала безоглядно католические богослужения; она понимала, что для многих людей запах ладана, латинская молитва и пение хора составляют важную часть духовного опыта. Ее, впрочем, трогало до глубины души другое – родной язык, логика доводов и гимны, которые можно петь самой.
Но сегодня девушка с нетерпением дожидалась окончания службы. Люк Мориак присутствовал на чердаке со своим семейством, и ей не терпелось пристать к нему с расспросами.
Но дело прежде всего. Сразу после завершающего «аминь» она продала последнюю Библию на французском Франсуазе Дюбеф, молодой жене портного, и получила свои пять ливров.
Потом к ней подошла красавица Луиза, маркиза Нимская.
– Двор переезжает в Орлеан, – сообщила маркиза.
У короля и придворных было заведено время от времени путешествовать по стране.
– Может, хоть теперь парижских протестантов оставят в покое, – с надеждой в голосе проговорила Сильви. – А что будет в Орлеане?
– Король созывает заседание Генеральных Штатов. – Так называлось собрание сословий Франции. – Кардинал Шарль и Пьер Оман едут вместе со двором.
Сильви нахмурилась.
– Хотелось бы знать, какую новую мерзость замышляют эти двое.
– Что бы они ни задумали, нам это ничего хорошего не сулит.
– Да упасет нас Господь.
– Аминь.
Сильви попрощалась с Луизой и подошла к Люку.
– Мне нужно поехать в Женеву, – сказала она.
Люк, обычно жизнерадостный, озабоченно наморщил лоб.
– Сильви… Ой, прости, Тереза. Могу я спросить, зачем?
– Мы распродали все наши Библии. Хочу привезти еще.
– Благослови тебя Боже, – сказал Мориак. – Завидую твоей смелости.
Во второй раз за это утро чужое восхищение застало Сильви врасплох. Девушка не стала признаваться, насколько ей на самом деле страшно.
– Я делаю то, что должна.
– Извини, но с этим, боюсь, ты не справишься. Безопасной дороги нет, ты молодая девушка и не можешь позволить себе нанять телохранителей или солдат, которые защитили бы тебя от разбойников, вороватых трактирщиков и похотливых крестьян с деревянными лопатами.
Сильви попыталась вообразить этих крестьян с лопатами. Интересно, почему мужчины зачастую рассуждают так, будто насилие над женщиной – это смешно?
– Понятно, – сказала она, снова сосредотачиваясь на своей цели. – А как обычно добираются до Женевы?
– Самая короткая дорога отсюда – вверх по Сене до Монтеро, это около шестидесяти миль. Остаток пути, приблизительно двести пятьдесят миль, придется проделать в основном по суше, и это неплохо, если едешь налегке, без груза. Всего дорога занимает две-три недели, если без серьезных задержек. Хотя задержки всегда случаются. Матушка, разумеется, едет с тобой?
– Нет. Она останется здесь, будет присматривать за лавкой.
– Сильви, тебе нельзя ехать одной.
– Придется.
– Тогда подыскивай себе большую компанию на каждую часть пути. Безопаснее всего передвигаться с семьями. Избегай мужских компаний, по понятным причинам.
– Конечно. – Все, о чем говорил Люк, было для Сильви в новинку. Путешествие с каждым мгновением пугало все сильнее. Какая же она глупая, если думала, что вот так запросто попадет в Женеву! – Мне необходимо туда съездить.
Девушка старалась говорить твердо, чтобы дрогнувший голос ее не выдал.
– И за кого ты намерена себя выдавать?
– Я не понимаю…
– Ты будешь среди людей. По дороге заняться нечем, остается лишь болтать. Тебе станут задавать вопросы. Ты же не будешь всем подряд признаваться, что едешь в Женеву за запрещенными книгами, верно? Думаю, Женеву лучше вообще не упоминать, ибо всем известно, что этот город – оплот ереси. Придумай, куда ты едешь и зачем.
Сильви растерянно моргнула.
– Хорошо, придумаю.
Люк окинул ее задумчивым взглядом.
– Например, ты совершаешь паломничество…
– Куда?
– В Везле. Это аббатство на полпути к Женеве. Там хранятся мощи Марии Магдалины
[46], и женщины часто к ним приезжают.
