Трулл еще никогда не чувствовал себя таким беспомощным. Он перевел взгляд с отца на Бинадаса. Тот тихо разговаривал с Халлом Беддиктом – летерийцем, присягнувшим Руладу и готовым продать свой народ в неизбежной войне. Как мы до этого докатились? И как остановить неумолимый марш?
– Не противься, брат.
Рядом на скамью присел Фир.
– Чему?
Лицо брата было суровым, почти злым.
– У него меч, Трулл.
– Это оружие не имеет никакого отношения к тисте эдур. Оно чужое и пытается превратить того, кто его носит, в нашего бога. А как же Отец Тень и его Дочери? Их надо забыть?
– Меч только инструмент. Нам, тем, кто окружает Рулада, выпало на долю поддерживать нерушимость наших верований и руководить Руладом.
Трулл пристально поглядел на Фира.
– Он украл твою возлюбленную.
– Еще слово, брат, и я тебя убью.
Он поспешно отвел глаза, и Труллу слышно было, как глухо стучит его сердце.
– Рулад не примет руководство ни от нас, ни от кого бы то ни было. Руководит им теперь этот меч – и тот, кто его сделал. И еще безумие.
– Ты предпочитаешь видеть безумие.
Трулл хмыкнул.
– Возможно. Что же видишь ты?
– Боль.
В этом вы похожи. Трулл потер лицо руками, медленно вздохнул.
– Противиться, Фир? Это было невозможно с самого начала. – Он снова посмотрел на брата. – Но не удивительно ли? Кто манипулирует нами и как давно? Ты назвал меч инструментом – а мы разве отличаемся?
– Мы тисте эдур. Правили всем миром, скрещивали мечи с богами…
– И проиграли.
– Были преданы.
– Если память мне не изменяет, ты разделял сомнения матери…
– Я ошибался, поддался слабости, как и все. Но пришла пора ее стряхнуть. Бинадас это понимает. И наш отец. Терадас и Мидик Бун – тоже, как и те, кого император провозгласил своими кровными братьями: Корам Ирард, Холб Харат и Матра Брит…
– Старые неокропленные друзья, – перебил Трулл с кривой усмешкой. – Троица, которую он неизбежно побеждал мечом и копьем. И еще Мидик.
– И что?
– Они ничем это не заслужили, Фир, и никакие речи тут не помогут. А Рулад хочет, чтобы мы подчинялись их приказам…
– Не мы. Не забывай, мы тоже его братья по крови. И я по-прежнему командую воинами шести племен.
– Как, по-твоему, чувствуют себя другие благородные воины? Все они прошли освященной веками дорогой славных деяний. А теперь у них украли славу…
– Первый же, кто станет жаловаться, испробует на себе остроту моего меча.
– Смотри, как бы он не затупился.
– Нет. Бунта не будет.
Секунду спустя Трулл кивнул.
– Что самое печальное – ты, наверное, прав.
Фир встал.
– Трулл, ты мой брат и человек, которым я восхищаюсь. Но твои слова пахнут изменой. Будь на твоем месте кто-то другой, я бы уже заставил его замолчать раз и навсегда. Довольно! Теперь мы империя, возрожденная империя. И впереди война. Я должен знать – ты на стороне своих братьев?
Трулл прислонился к шершавой стене, секунду глядел на брата.
– Хоть раз было иначе?
Фир смягчился.
– Нет. Ты спас нас, когда мы возвращались из ледяных пустошей. Об этом подвиге все знают и смотрят на тебя с восхищением и благоговением. И потому будут брать с тебя пример. Если они заметят сомнение в твоих глазах…
– Они ничего не заметят, Фир, ни в моих глазах, ни в моих поступках.
– Ты меня успокоил. Император скоро позовет нас, своих кровных братьев.
Трулл встал.
– Хорошо. А пока мне нужно побыть одному.
– Не опасная компания?
Если опасная, то голова с плеч…
– До сих пор не была, Фир.
– Теперь оставь меня, Ханнан Мосаг, – произнес император с неожиданной усталостью в голосе. – И забери к’риснан. Всех… Нет, раб, ты останься. Майен, жена, ты тоже уйди. Пожалуйста.
Неожиданный приказ вызвал замешательство, но уже через несколько мгновений в зале остались только император и Удинаас. Рабу показалось, что движения Майен неестественны, словно она не выходит, а бежит в истерике.
Удинаас подозревал, что внезапное нарушение порядка повторится еще не раз, и потому не удивился, когда Рулад поманил его. В глазах императора плясали мука и ужас, по телу пробегала дрожь.
– Стань рядом, Удинаас, – выдохнул Рулад. – Напомни мне!..
Раб подумал.
– Вы умерли. Ваше тело приготовили к погребению, как того заслуживает окропленный воин-хирот. Но вы вернулись. Благодаря мечу в руке вы вернулись и снова живы.
– Да, так. Да…
Смех, сотрясший Рулада, перешел в пронзительный визг и оборвался. Он снова вздрогнул. Открыл рот, точно от боли…
– Раны…
– Что, император?
– Не важно. Просто воспоминания. Холодный металл пронзает плоть. Ледяное пламя. Я пытался свернуться… Защитить то, что уже потеряно. Я помню…
Удинаас молчал. Император смотрел в сторону. Можно было свободно наблюдать и делать выводы.
Молодые не должны умирать. Смерть предназначается старикам. Есть правила, которые нельзя нарушать, и неважно, лежит ли в основе сострадание или холодный расчет. Рулад был мертв слишком долго, чтобы избежать душевного ущерба. Если ему и предстояло быть инструментом, то инструментом с изъяном.
И что с того?
– Мы несовершенны.
Удинаас вздрогнул.
– Ты понимаешь, Удинаас?
– Да, император.
– Как ты это понял?
– Я раб.
Рулад кивнул. Левая золотая рука коснулась правой, сжимающей рукоять меча.
– Да, конечно. Несовершенны, никогда не достигнем идеала. Таков удел всех смертных. – Лицо исказила гримаса. – И не только смертных. – Глаза вспыхнули и на мгновение в упор посмотрели на раба. – Он шепчет у меня в уме, подсказывает слова, делает меня умнее. Кто же я в таком случае? Кто я, Удинаас?
– Раб.
– Я тисте эдур.
– Да, император.
Сердитый взгляд.
– Мне вернули дар жизни.
– Вы должник.
Рулад откинулся назад, глаза полыхнули неожиданной яростью.
– Не сравнивай, раб! Я тебе не чета! – Он устало ссутулился. Звякнули монеты. – Дочь меня побери, до чего тяжелые…
– Простите, император. Вы не должник. Да и не раб. Хотя порою, когда вас накрывает усталость, наверное, так кажется.
