Трулл пригнулся, вглядываясь вперед. Вдруг стоявший рядом Алрада отдернул ногу и тихо выругался.
– Что такое, капитан?
– Шевелится. Вот здесь.
Выпуклый и неестественно гладкий валун ушел в землю глубже, чем другие камни. Смахнув с него грязь, Трулл обнажил ряды таинственных символов на неизвестном языке. Снизу и по сторонам письмена были окружены глубокими линиями. Под нижней чертой просматривалась еще строка.
Трулл оглянулся на мост.
– Пошевелился?
– Да. Несильно.
– Был какой-то звук?
– Нет, я скорее почувствовал. Как будто стронулось что-то огромное…
Трулл внимательно поглядел на валун, провел пальцами по буквам.
– Узнаешь язык?
Алрада пожал плечами и отвернулся.
– Надо идти, предводитель.
– Ты уже видел такие письмена?
– Не на камне, на льду. Не важно…
– На льду?
– Еще до объединения охотился с ден-ратами. На северо-востоке, в ледяных морях. Однажды наткнулись на стену с такими письменами – ледяную гору в двадцать человек высотой и пол-лиги в ширину. На следующий год ее уже не было, она ушла в воду.
Трулл знал, что Алрада, как и Бинадас, немало странствовал, связан тесными узами со многими эдур из противоборствующих племен и тоже не одобрял захватнические походы Ханнана Мосага. По всем расчетам, они должны бы быть с ним друзьями.
– Что говорили о них твои товарищи ден-раты?
– Что их оставил Клыкастый человек. – Он снова пожал плечами. – Ерунда, миф.
– Человек с клыками?
– Его изредка видят… Старики рассказывали. Серо-зеленая кожа, белые, как китовый ус, клыки. Всегда на севере, на снегу или льду. Предводитель, сейчас не время.
Трулл вздохнул.
– Спускаемся.
Вскоре Канарт учуял запах гниющей плоти.
Оказалось – дохлая сова у тропы.
Летер знавал тяжелые времена. Давным-давно. Первая империя отправляла корабли во все стороны света. Были составлены карты побережья шести континентов и восьмисот одиннадцати островов, открыты старинные методы чародейства, обнаружены древние руины, сокровища, свирепые примитивные племена, народы не человеческой расы, пустить кровь которым не составило труда. Баргасты, трелли, тартеналы, фенны, мары, ягги, кринны, дшеки… Основывались колонии. Войны и завоевания, бесконечные завоевания… Пока всему не пришел конец. Первая империя уничтожила сама себя. В городах появились и с ужасающей быстротой расплодились чудовища.
Одного императора сменили семеро, разбросанные по свету и погруженные в безумие. Великие города обратились в пепел. Погибли миллионы.
У кошмара было имя. Т’лан имасс.
Два слова, внушающие ненависть и ужас. Два слова – и только. Память о том, кто или что такое т’лан имасс, стерлась в последовавшем хаосе.
И даже это немногое мало кто из летерийцев теперь помнил. Да, они слышали про Первую империю, падение древней цивилизации предков и пророчество о ее возрождении, но на этом познания заканчивались.
Удинаас больше не мог похвастаться блаженным неведением. В мире теней беспокойное прошлое продолжало жить и дышать. Его преследовали голоса давно умерших. Сушеного, призрака тисте анди, ничуть не заботили желания раба, его мольба о тишине, просьбы остановить страшную какофонию горя, которое, видимо, и удерживало тени вместе.
Удинаас знал достаточно горя и от живых, а разбираться в загадках давно минувших дней считал затеей нестоящей.
Т’лан имасс.
Т’лан имасс…
Что ему до заклятых врагов далекого прошлого?
Сушеный с хриплым смехом сообщил, что сейчас у них под ногами прах четырех с лишним тысяч т’лан имассов.
И у праха есть глаза, раб. Стоит ли бояться? В общем-то, нет. Им почти все равно. Они не восстанут и не порешат всех вас, что, впрочем, в любом случае не удалось бы. Но скажу тебе, раб, они бы постарались.
– Если они – прах, – пробормотал Удинаас, – то никого они не порешат.
Он сидел, прислонившись спиной к отлогой каменной стене над огромным лагерем эдур. Император его прогнал. Неповоротливый золотой болван пребывал в дурном настроении, утомленный необходимостью волочить за собой свой вес, спорами с Ханнаном Мосагом и бесконечными заботами по перемещению армии из десятков тысяч воинов с семьями. Не все тебе слава…
Прах может восстать, Удинаас. Превратиться в воинов из иссохшей плоти с каменными мечами. Откуда они пришли? Какой военачальник их прислал? Они не отвечают на наши вопросы. Как всегда. Среди них нет шаманов. Они потерялись, как и мы.
Призрак вгрызался в мозг хуже клеща. Удинаас устал слушать и уже сомневался в его существовании. Может, это просто продукт безумия, персонаж, порожденный умом, чтобы объяснить бесчисленные голоса, шепчущие в голове. Изобретатель секретов и полчищ привидений… Разумеется, он стал бы доказывать обратное. Даже внезапно мелькнул бы в боковом зрении бестелесной тенью. Но раб знал, что и глаза могут обмануть. Больное восприятие.
Призрак прячется в крови Вивала. А тот прячется в тени призрака. Игра взаимного отрицания. Император ни о чем не догадывается, Ханнан Мосаг и к’риснан – тоже. Пернатая Ведьма, Майен, Урут, тени, охотничьи собаки, птицы и жужжащие насекомые – никто ничего не подозревает.
Абсурд.
Удинаас считал Сушеного химерой – этот вывод он делал рациональной, скептической частью мозга, узелком сознания, который призрак тщетно пытался развязать.
Кровь Вивала. Сестра Рассвет, вооруженная мечом повелительница, известная среди эдур под именем Менандор, – она и ненасытное место у нее между ног. Инфекция и что-то вроде изнасилования. Ему казалось, теперь он понял связь. Он на самом деле был заражен, и, в полном соответствии с предсказанием Пернатой Ведьмы, нечеловеческая кровь сводила его с ума. Нет никакой сияющей белой потаскухи, которая взяла его семя; только лихорадочный бред, видения власти и неотступные мысли об украденной славе.
Раб при полоумном тисте эдур. Раб, на которого смело наступают все кому не лень. Существо ничтожное и бесполезное, если говорить начистоту.
Пернатая Ведьма никогда не будет ему принадлежать. И точка. Голая правда без прикрас внушала ужас, и ему не хватало духу об этом думать.
Сумасшедшие строят дома с глухими стенами, а потом ходят вокруг, стремясь внутрь, где ждет уютное совершенство. Люди, планы и откровенная ложь пресекали все усилия, и в этом состояла суть обмана. Ведь снаружи дом выглядит настоящим, надо только еще немного поцарапаться в каменную дверь, постучать, поколотить – и преграда рухнет.
Снова и снова, кругами. По глубокой колее безумия.
