– Значит, это не выдумка. Не плод моего воображения. Не безумие…
– Как несправедливо! Ты… Ты ничто! Должник! Раб! Вивал предназначался мне!
При виде ее ярости Удинаас отшатнулся, сообразив. Выдавил из себя горький смешок.
– Ты сама его призвала? Ты жаждала его ядовитой крови, но не вышло, он выбрал меня. Если бы я мог, я бы с тобой поменялся. С удовольствием… Нет, неправда, как бы ни хотелось верить… Радуйся, что эта кровь не течет в твоих жилах. Это действительно проклятие!
– Лучше быть проклятой, чем… – Она запнулась, отвела взгляд.
Он всмотрелся в ее бледное лицо в обрамлении светлых вьющихся волос, которые шевелил слабый ветерок.
– Чем что, Пернатая Ведьма? Чем быть рабой, рожденной от рабов? Обреченной бесконечно выслушивать мечты о свободе – слово, которое ты не понимаешь и, вероятно, никогда не поймешь. Плитки должны были служить тебе, а вовсе не твоим соплеменникам. В этих плитках тебе почудился шепот свободы. Или того, что ты за нее приняла. Так и ли иначе, проклятие – не свобода. На каждом шагу западни, капканы, которые удерживают тебя в поединке недоступных пониманию сил. Выбирая смертных, силы эти, очевидно, предпочитают рабов, поскольку те изначально осознают характер предполагаемых отношений.
Она бросила на него сердитый взгляд.
– Но почему ты?
– А не ты? – Удинаас отвел глаза. – Наверное, потому, что я не мечтал о свободе. До того, как стать рабом, я был должником, как ты мне все время напоминаешь. Долги – тоже своего рода рабство, замкнутый круг. Лишь единицы могут сбросить с себя эти цепи.
Она подняла руки, поглядела на ладони.
– Не верится. Мы здесь или не здесь? Все такое настоящее…
– Сомневаюсь.
– А можно остаться?
– В мире плиток?
– Ты не об этом мечтаешь во сне, верно?
Он поморщился, скрывая улыбку, – в вопросе нечаянно прозвучал намек.
– Нет. И я тебя предупреждал.
– Все ждала, когда ты это скажешь. Только не таким скорбным тоном.
– Думала, разозлюсь?
Пернатая Ведьма кивнула.
– Злости было много, но она прошла.
– Как ты ее поборол?
Он поглядел ей в глаза, покачал головой и снова обернулся на руины.
– Разрушение, побоище… Ужасно.
– Может, они заслужили…
– Вопрос «заслуженности» должен подниматься крайне редко. Если вообще должен. Он ведет к беспощадным суждениям и неумолимой жестокости. Зверство, совершенное во имя справедливости, порождает новые зверства. Мы, летери, уже и так прокляты своей праведностью, не нужно усугублять.
– Ты живешь мягко в очень жестком мире.
– Я уже сказал: злость мне знакома.
– Но ты ее гасишь, прежде чем она кому-то навредит.
– То есть гасить злость приходится мне одному?
– Боюсь, что так.
Он вздохнул.
– Пойдем обратно.
Бок о бок они зашагали в сторону дикарей и их пещерной деревни.
– Если бы понять, что они говорят, – произнесла Пернатая Ведьма.
– Их шаман умер.
– Будь ты проклят, Удинаас!
В ущелье тем временем кое-что изменилось – появились четыре женщины и мальчик человеческой расы.
Воин обратился к мальчику; тот ответил на его языке, затем показал на Удинааса и Пернатую Ведьму, нахмурился.
– Летери.
– Ты меня понимаешь? – спросил Удинаас.
– Почти.
– Ты мекрос?
– Почти. Должники летери. Мама с папой. Они убежали и жили с мекросами. На свободе.
Удинаас показал на разрушенный город:
– Твой дом?
– Почти.
Он взял за руку одну из женщин.
– Здесь.
– Как тебя зовут?
– Руд Элаль.
Удинаас бросил взгляд на Пернатую Ведьму. На торговом наречии мекросов «руд» означало «найденыш». Хотя откуда ей знать…
– Найденыш Элаль, так ты меня лучше понимаешь?
Лицо мальчика просветлело.
– Да! Хорошо! Ты моряк, как мой папа.
– Эти люди спасли тебя?
– Да. Они бентракты. Или когда-то были. Что это значит? Не знаешь?
Удинаас покачал головой.
– А еще кто-нибудь выжил, Найденыш?
– Нет, все умерли. Или еще были живы, но потом умерли.
– А ты как спасся?
– Я играл. Вдруг что-то загремело, и люди закричали, улица поднялась и треснула, и наш дом провалился. Я покатился к большому пролому с ледяными клыками и ударился о чьи-то ноги. Она стояла, как будто улица была ровная.
– Она?
– Это торговый язык, да? – перебила Пернатая Ведьма. – Я начинаю понимать. Вы с Хуладом между собой на нем говорите.
– Она была как белый огонь. Очень высокая. Она наклонилась и подняла меня. – Мальчик показал, как его схватили за ворот старой рубахи. – И сказала: «Нет, дудки!» Потом мы пошли сюда по воздуху, высоко-высоко. А она все ругалась.
– Она еще что-нибудь говорила?
– Что ей нелегко далось это зачатие, и она не позволит какому-то треклятому безногому ублюдку все испортить. Пусть даже не мечтает. А что такое зачатие?
– Так я и думала, – пробормотала Пернатая Ведьма по-летерийски.
Нет.
– Потрясающие глаза, – продолжила она. – Наверное, в мать. У тебя они гораздо темнее, мутнее. Но рот…
Нет!
– Сколько тебе? – с трудом произнес Удинаас.
– Не помню.
– Сколько тебе было, когда лед разрушил город?
– Семь.
Удинаас победоносно повернулся к Пернатой Ведьме.
– Да, – повторил мальчик, – семь недель. Мама все говорила, что я слишком быстро расту. Я, наверно, высокий для своих лет.
Пернатая Ведьма почему-то криво улыбнулась.
Воин снова заговорил.
Мальчик кивнул.
– Улшун Прал хочет задать тебе вопрос.
– Спрашивай, – удивленно произнес Удинаас.
– Раэ’д. Веб энтара тог’рудд н’лан н’вис тхал? Лист вах олар н’лан? Сте схабин?
– Женщины боятся, что я их съем, когда подрасту. Они хотят знать, что едят драконы. Я не понимаю, что все это значит.
– Как их можно съесть? Они же… – Удинаас запнулся. Странник меня возьми, они ведь не знают, что они мертвые! – Скажи им, что бояться нечего, Найденыш.
