После этого долго шли молча.
Тропа пошла вверх, петляя между покрытыми лишайником гранитными скалами. То и дело приходилось перебираться через поваленные деревья, осторожно преодолевать скользкие участки. Свет луны поблек, и когда братья достигли верхней точки тропы, Трулл почувствовал, что близок рассвет.
Тропа повернула на восток – мимо поваленных деревьев и разбитых валунов. Вода, накопившаяся во впадинах, образовала непроходимые черные лужи поперек тропы. Небо впереди начало светлеть.
Фир повел братьев прочь от тропы – через каменную осыпь, между кривыми деревьями. И вскоре перед ними предстала Кащанская котловина.
Громадная глотка, словно рана от удара ножа в камне, по отвесным стенам струится вода; рана тянется зазубренной линией, начинаясь от залива Хэсан и теряясь в скалах – в дне пути на восток. Братья очутились у самого широкого места, в две сотни шагов шириной; пейзаж на той стороне был точно такой же, только чуть повыше – разбросанные валуны, казалось, кто-то вышвырнул из глотки, а искалеченные деревья словно были отравлены дыханием из глубины.
Фир расстегнул плащ, снял мешок и подошел к бесформенной куче камней. Он убрал мертвые ветви, и Трулл увидел, что камни сложены в своего рода пирамиду. Фир снял верхний камень, сунул руку в отверстие и вытащил связку каната с узлами.
– Снимайте плащи и оружие, – сказал он, неся канат к обрыву.
Найдя конец, он привязал к нему мешок, плащ и копье. Трулл и Рулад поднесли свои вещи; их тоже привязали к веревке, и Фир начал опускать канат за край обрыва.
– Трулл, возьми второй конец и отнеси его туда, где тень.
Трулл подобрал конец каната и пошел к большому наклонному камню. Положив конец каната в тень у камня, он почувствовал, как в него вцепились бесчисленные руки. Канат натянулся, и Трулл отступил назад.
Вернувшись к обрыву, он увидел, что Фир уже начал спускаться. Рулад смотрел вниз.
– Нужно ждать, пока он спустится до дна, – сказал Рулад. – Он три раза дернет за веревку. Велел, чтобы я спускался следующим.
– Хорошо.
– У нее такие сладкие губы… – пробормотал Рулад, потом поднял взгляд и посмотрел Труллу в глаза. – Этих слов ты ждешь? Хочешь подтвердить свои подозрения?
– У меня разные подозрения, брат, – ответил Трулл. – У нас есть мысли, выжженные солнцем, и есть мысли, поглощенные тьмой. Но мысли тени движутся скрытно, подбираясь к самому краю вражеских владений, чтобы увидеть то, что можно видеть.
– А если видеть нечего?
– Такого не бывает, Рулад.
– А иллюзии? Вдруг ты видишь то, что предлагает воображение? Фальшивые игры света? Фигуры в темноте? Разве не так подозрения превращаются в яд? А ведь яд вроде белого нектара – каждый глоток усиливает жажду.
Трулл долго молчал.
– Фир недавно говорил со мной. О том, как человек выглядит, и о том, каков он на самом деле. О том, что первое может скрывать второе. Что восприятие подтачивает правду, подобно тому, как вода подтачивает камень.
– О чем ты хочешь попросить?
Трулл взглянул прямо в лицо Руладу.
– Перестань распускать хвост перед Майен.
Рулад криво улыбнулся.
– Хорошо, брат.
Глаза Трулла чуть расширились.
Канат три раза дернулся.
– Моя очередь. – Рулад ухватился за веревку и быстро исчез из виду.
Узлы этих слов слишком свободны. Трулл глубоко вздохнул, продолжая думать об улыбке Рулада. Странной улыбке. Улыбке как будто от боли, от раны.
Потом Трулл обратился к себе и попытался разобраться, что чувствует сам. Трудно понять… Отец Тень, прости меня. Я словно… запачкан.
Канат трижды дернулся.
Трулл ухватился за тяжелый канат, ощущая воск, пропитавший волокна, чтобы предотвратить гниение. Без узлов для рук и ног спуск был бы опасным. Трулл встал на край обрыва, лицом к стене, откинулся назад. И начал спуск.
По грубому камню текли сверкающие потоки. На поверхности тут и там виднелись рыжеватые пятна. По стене скакали похожие на блох насекомые. Царапины, оставленные при спуске Руладом и Фиром, блестели в угасающем свете, как рваные борозды, как раны на камне.
Узел за узлом, Трулл спускался, а вокруг сгущалась тьма. Воздух стал прохладным и сырым. Наконец нога уперлась в поросшие мхом валуны, и его подхватили руки.
Он напрягал глаза, пытаясь рассмотреть силуэты братьев.
– Надо было взять лампу.
– Каменная чаша дает свет, – сказал Фир. – Старший Путь. Кащан.
– Этот путь мертв, – возразил Трулл. – Его своей рукой уничтожил Отец Тень.
– Дети его мертвы, брат, но чародейство продолжается. Глаза привыкли? Землю перед собой видишь?
Разбросанные камни, между ними течет вода.
– Вижу.
– Тогда за мной.
Они пошли прочь от стены. Выбирать дорогу было непросто, шли медленно. Мертвые ветви, поросшие грибами и мхом; какой-то бледный безволосый грызун нырнул в щель между камней, втянув за собой хвост.
– Это царство Предателя, – произнес он.
Фир хмыкнул.
– Много ты знаешь.
– Там что-то впереди, – шепотом сказал Рулад.
Странная поверхность огромных камней, без мха или лишайника, напомнила Труллу, когда он подошел ближе, кору черного дерева. Толстые корни тянулись от основания каждого обелиска, переплетаясь с корнями от соседних камней. Дальше земля уходила в широкую впадину, из которой пробивался туманный свет.
Фир провел братьев между торчащими камнями и остановился на краю ямы.
Сплетенные корни тянулись вниз, и в них были вплетены кости. Тысячи и тысячи костей. Трулл видел кащан – ужасных древних врагов эдур, с мордами рептилий и блестящими клыками. А кости явно принадлежали тисте. Встречались и изящно изогнутые кости крыла вивала, а в самом низу сидел массивный череп элейнта: широкая плоская лобная кость вдавлена внутрь, словно ударом гигантского, облаченного в боевую перчатку кулака.
Из хаотичного ковра на склонах вырос кустарник без листьев с серыми колючими ветвями. Трулл выдохнул сквозь зубы: куст был каменным, но рос не как кристалл, а как живое дерево.
– Кащанское чародейство, – сказал, помолчав, Фир, – рождается из звуков, недоступных нашему уху. Звуки формируются в слова, которые ослабляют скрепы, соединяющие сущее и прикрепляющие все к земле. Эти звуки сгибают и растягивают свет, как приливная волна. С этим чародейством они создали крепости, летающие по небу, словно облака. С этим чародейством они обернули Тьму против самой себя, наделив ее голодом, которого не может отрицать подобравшийся слишком близко, всепоглощающим голодом, который питается прежде всего сам собой.
