Сэрен Педак и сама ощущала неопределенность и смущение. Будет ли она бороться за мир любой ценой? Какова цена капитуляции? Доступ летери к ресурсам, которые считают своими эдур. Дары моря. И черное дерево…
Разумеется. Нам отчаянно нужно это живое дерево, материал для кораблей, которые чинят сами себя, которые режут волны быстрее наших самых лучших галер, которые противостоят насылаемой магии. Вот что главное.
Но король Дисканар не дурак – он не из тех, кто мог бы лелеять такие устремления. Куру Кван позаботился бы об этом. Нет, план замыслила королева. Какое самомнение – считать, что летери смогут справиться с живым деревом. Что эдур так просто выдадут свои секреты, свое скрытое искусство уговаривать черное дерево, подчинять себе его волю.
Кража тюленей – ложный выпад. Денежные потери – часть более сложного плана, вложение в надежде на политические дивиденды, которые затем покроют затраты стократно. И только кто-то, столь же богатый, как королева или канцлер Трибан Гнол, мог бы позволить себе такие потери. Корабли с экипажами из должников, которым обещано, что долги простятся в случае смерти. Жизни, отданные во имя детей и внуков. Набрать экипаж несложно. Кровь и золото…
Сэрен сомневалась в своих подозрениях, но все было похоже на правду; и столь же неприятно для нее, как и, видимо, для Бурука Бледного. Тисте эдур не отдадут черного дерева. Вывод очевиден. Будет война. И Халл Беддикт – ее самый горячий сторонник. Невольный пособник королевы. Неудивительно, что Бурук терпит его присутствие.
А какая роль уготована ей? Я всего лишь сопровождаю это многоходовое безумие. Держись в стороне, Сэрен Педак.
Она – аквитор. Она делает то, для чего ее наняли. Провожает Бурука Бледного.
И выбирать нечего. Нам – нечего. Все решится на Большой Встрече.
Только эта мысль не утешала.
Впереди, шагах в двадцати, лес поглотил Халла Беддикта и Бинадаса Сэнгара. Тьма и тени становились ближе с каждым шагом.
Любой преступник, который переплывет канал с притороченным на спину мешком денег, получит свободу. Количество монет зависит от тяжести правонарушения. Кража, похищение, невыплата долга, нанесение ущерба собственности и убийство наказываются максимальным штрафом в пятьсот доксов. Штраф за растрату, немотивированное нападение, публичное сквернословие с оскорблением Пустого трона, короля или королевы составляет триста доксов. Самый маленький штраф, сотня доксов, налагается за праздношатание, публичное мочеиспускание или проявление неуважения.
Эти штрафы назначались мужчинам. Для женщин сумма уменьшалась вдвое.
Тот, кто мог, выплачивал штраф и удалялся из криминального списка.
Канал ждал тех, кто не мог заплатить.
Утопалки были не просто публичным зрелищем, они являлись главным среди событий, во время которых в Летерасе ставились на кон целые состояния. Поскольку мало кто из нагруженных преступников ухитрялся переплыть канал, ставки делались на дистанцию и число гребков. А также на выныривание, барахтание и «бульки».
К преступнику привязывали веревку, чтобы вытащить монеты, когда подтвердится факт утопления. А тело сбрасывали обратно в реку. Предавали илу.
Брис Беддикт нашел финадда Геруна Эберикта на Втором ярусе, выходящем на канал, в толпе таких же привилегированных зрителей на утренних Утопалках. Букмекеры раздавали плитки с котировками и принимали ставки. Гудели возбужденные голоса. Неподалеку взвизгнула женщина, потом засмеялась.
– Финадд.
Покрытое шрамами лицо, известное, пожалуй, каждому горожанину, повернулось к Брису, тонкие брови поднялись в приветствии.
– Королевский поборник! Вы вовремя. Ублала Панг сейчас поплывет. Я поставил на ублюдка восемьсот доксов.
Брис Беддикт склонился над перилами, рассматривая охрану и служителей на пристани внизу.
– Это имя я слышал, но не помню, в чем его преступление. Ублала – вон тот?
Он показал на возвышающуюся над всеми фигуру в плаще.
– Да. Тартенал-полукровка. Так что ему добавили двести доксов к штрафу.
– И что же он сделал?
– Лучше спросить – чего не сделал? Три убийства, уничтожение имущества, нападение, похищение, сквернословие, мошенничество, невыплата долга и публичное мочеиспускание. И все за один вечер.
– Скандал в ссудной кассе Урума?
Преступник сбросил плащ и остался в одной набедренной повязке. Его гладкая кожа была исполосована кнутом. Мышцы казались огромными.
– Именно так.
– И сколько же на него повесят?
– Четыре тысячи триста.
Брис увидел, как на спину мужчине вешают громадный прочный мешок.
– Странник спаси, он же ни гребка не сделает!
– Никто и не спорит, – сказал Герун. – Ставят на бульки, барахтанье и исчезновение. Ни гребков, ни выныриваний.
– А выплаты?
– Семьдесят к одному.
Брис нахмурился. Это может означать только одно.
– Вы уверены, что ему удастся!
На его восклицание начали оборачиваться, шум разговоров усиливался.
Герун склонился над перилами и шумно выдохнул сквозь зубы – вышел печально известный присвист.
– Обычно полукровки тартеналов наследуют худшие качества, – тихо пробормотал он с улыбкой. – Но не Ублала Панг.
Над толпой, забившей мостки и ярусы, и с другого берега взвился рев. Охранники повели преступника по пристани. Ублала горбился, сгибаясь под тяжестью мешка. У самой воды он отпихнул стражников и повернулся.
Стянул набедренную повязку. И выпустил высокую струю мочи.
Где-то запричитала женщина.
– Это тело не пропадет, – благоговейно сказал один торговец, – подберут на Водоворотах. Я слышал, есть хирурги, которые могут…
– Ну, уж ты бы точно и пикс заплатил, Инчерс! – хмыкнул его спутник.
– Мне не требуется, Хулбат, за собой следи! Я просто сказал…
– А десять тысяч женщин просто мечтают!
Внезапно наступила тишина – Ублала Панг повернулся к каналу.
И вошел в воду. По бедра. По грудь. По плечи.
Через миг его голова исчезла в мутной воде.
Он не барахтался, не молотил руками. Те, кто ставил на исчезновение, заулюлюкали. Толпа расступилась, игроки наседали на букмекеров.
– Брис Беддикт, какова тут ширина?
– Сотня шагов.
Собеседники стояли, опираясь на перила. Через мгновение Брис вопросительно посмотрел на финадда. Герун кивком указал на пристань.
– Следите за веревкой, приятель.
У страховочной веревки царило непонятное оживление, и Брис увидел – как и все остальные, судя по шуму голосов, – что веревка еще движется.
