– Что это?
– Наконечник стрелы, раб. Сотни тысячелетий он полз к этому берегу. Волны приливов и капризные бури. Так и движется мир…
– Сотни тысячелетий? Ничего бы не осталось…
– Клинок из обычного железа без чародейской обработки, разумеется, исчез бы без остатка. Наконечник стрелы сохранился, раб, потому что он не сдается. Ты должен сколоть все, что налипло на него. Возродить его.
– Зачем?
– На то есть причины, раб.
Удинаас выпрямился, засунул находку в поясную сумку и вернулся к сетям.
– Я не буду орудием твоей мести, – пробормотал он.
Смех Сушеного преследовал его среди хруста камней.
Над равниной висел дым, будто тучи, порванные в клочья верхушками деревьев.
– Погребение, – сказал Бинадас.
Сэрен Педак кивнула. Грозы не было, да и лес чересчур пропитался влагой, чтобы возник пожар. Эдур во время похорон насыпали курган, на котором затем разводили погребальный костер. Сильный жар спекал покрытый монетами труп и окрашивал камни могильника в красное. Тени-призраки плясали в огне, посылая дым в небо; все разойдутся, а тени еще долго будут плясать во мраке.
Сэрен вытащила нож и нагнулась, чтобы счистить грязь с сапог. С этой стороны гор ветер ежедневно нес с моря волны дождя и тумана. Одежда промокла насквозь. Уже три раза за это утро тяжело груженные фургоны сносило с дороги; один нерек погиб, придавленный колесом с железным ободом.
Выпрямившись, Сэрен вытерла нож двумя пальцами в перчатке и убрала в ножны на боку.
Настроение было паршивое. Бурук Бледный не вылезал из фургона два дня, как и три его наложницы-полукровки. И все же спуск закончился, и впереди открылась широкая, довольно ровная дорога к деревне Ханнана Мосага.
Бинадас смотрел, как последний фургон съехал по склону. Сэрен ощущала его нетерпение – в его деревне кто-то умер. Потом Сэрен взглянула на Халла Беддикта, но ничего не почувствовала. Он погрузился в себя, будто собирая силы, чтобы предугадать, что их ждет. А может, старался подкрепить пошатнувшуюся решимость.
– Бинадас, – сказала Сэрен, – нерекам нужен отдых. Дорогу мы найдем. Не обязательно нас сопровождать, иди к своему народу.
Бинадас подозрительно прищурился в ответ.
Уговаривать бессмысленно. Он будет считать, как считает, какими бы чистыми ни были ее помыслы.
– И правда, – сказал Халл. – Ты зря задерживаешься, Бинадас.
– Хорошо. Я сообщу Ханнану Мосагу о вашем скором прибытии.
Эдур прибавил шагу и через несколько мгновений исчез среди деревьев.
– Видишь? – спросил Халл.
– Я видела борьбу желания и обязательств. – Сэрен отвернулась.
– Ты видишь лишь то, что хочешь видеть.
Сэрен пожала плечами.
– Как и мы все, Халл.
Он подошел ближе.
– Так не должно быть, аквитор.
Удивленная, она посмотрела ему в глаза, необычайно серьезные.
– И что мне ответить? Мы как солдаты, припавшие к земле за возведенными укреплениями. Ты сделаешь то, что сочтешь нужным, Халл.
– А ты, Сэрен Педак? Какая дорога ждет тебя?
Всегда одна и та же.
– Тисте эдур нелегко использовать. Они могут выслушать, но не обязательно послушаются.
– У меня нет надежд, Сэрен, у меня только страхи. Продолжим путешествие.
Она обернулась на нереков, которые сидели у фургонов; от спин поднимался пар. На безразличных лицах ни следа сочувствия к мертвому соплеменнику, которого они оставили в могиле, наспех сооруженной из грязи, камней и корней. Сколько нужно сечь народ, прежде чем он начнет сечь себя сам? Когда бежишь с крутого склона, начинаешь медленно…
Летери верят в жесткую правду. Толчок запускает лавину, и никому не уйти с пути. Разделение между жизнью и смертью – постоянная борьба за место посреди всепоглощающего прогресса. Никто не может себе позволить проявлять сочувствие. И поэтому не ждет сочувствия от других.
Мы живем в недружелюбное время. Впрочем, все времена недружелюбные.
Снова зарядил дождь.
Далеко к югу, за горами, которые они только что преодолели, готовилось крушение тисте эдур. И, как она подозревала, жизнь Халла Беддикта легко принесут в жертву. Слишком большой риск он представлял, слишком опасное предательство почти обещал. Ирония в том, что желания сторон совпадают. Войны хотят все – победу представляют по-разному.
Халл не обладал достаточной проницательностью, чтобы успешно играть в такие игры.
Вот только должна ли она попытаться спасти его…
Из фургона Бурука раздался окрик. Нереки устало поднялись на ноги. Сэрен плотнее завернулась в плащ и, прищурившись, взглянула на ожидающий их путь. Она почувствовала, что к ней подошел Халл, но не обернулась.
– В каком храме ты училась?
Она фыркнула, потом покачала головой.
– Турлас, Тайные сестры Пустого трона.
– Прямо напротив Малого канала? Помню. А каким ребенком ты была, Сэрен?
– Ты и сам представляешь.
Краем глаза она заметила, как он кивнул.
– Усердная. Честная. Желающая быть первой.
– Там в специальные журналы записывали достижения учеников. В них все время встречалось мое имя. Например, у меня было больше всех наказаний за год – двести семьдесят одно; Темную каморку я знала лучше, чем собственную комнату. Еще меня обвинили в соблазнении приходящего священника. И можешь не спрашивать – да, обвинили заслуженно. Но священник поклялся в обратном, чтобы защитить меня. Его отлучили. Позже я узнала, что он покончил с собой. Если бы я хранила чистоту, я потеряла бы ее тогда.
Халл обошел Сэрен и встал перед ней; нереки тянули мимо первый фургон. Она была вынуждена смотреть ему в лицо и, помедлив, сухо улыбнулась.
– Я тебя смутила, Халл Беддикт?
– Подо мной прямо лед треснул.
Вспышка гнева прошла, когда Сэрен поняла самоиронию.
– Мы не рождаемся невинными, только неоцененными.
– И, возможно, неоценимыми.
– По крайней мере, несколько лет. Пока внешний мир не обрушится на внутренний – и начинается жестокая война. Мы не рождены для сочувствия – несмотря на широко распахнутые глаза и милые манеры.
– Ты рано поняла свою войну.
Сэрен пожала плечами.
– Моим врагом были не начальники, хотя иногда так могло показаться. Врагом было само детство. Никаких ожиданий со стороны взрослых, их готовность прощать. Меня от этого тошнило…
– Потому что было несправедливо.
