Если яд в ее словах и оказал какое-то действие, внешне это не проявилось. Тот, кого назвали Оссерк, улыбнулся и посмотрел в сторону.
– Не нужно говорить таким тоном о матери, Сукул. Она ведь умерла, дав тебе жизнь…
– Она умирает, давая жизнь всем нам! – Сукул Анхаду подняла кулак, словно скрутив жгутом воздух. – Умирает и возрождается. Тиам и ее дети. Тиам и ее любовники. Тысяча ее смертей – и ничего не меняется!
Менандор заговорила спокойным тоном:
– И с кем ты спорил, Оссерк?
Оссерк нахмурился.
– С Аномандром. Он победил меня в тот раз. Если подумать, – Оссерк помедлил, – это неудивительно. Оружие гнева часто оказывается сильнее брони разума. Однако я его задержал…
– Чтобы дать Скабандари сбежать? – спросила Менандор. – Зачем? Пусть он родня, но он предатель и убийца.
Оссерк поднял брови в притворном удивлении и посмотрел на лежащую без чувств женщину.
– Допустим, ваша кузина не мертва. Соответственно, и я могу указать, что Скабандари не убил Силкаса Руина…
– Верно, – отрезала Сукул. – Он наказал его похлеще. Если только ты не считаешь, что вечно грызть землю – завидная судьба.
– Успокойся, – вздохнул Оссерк. – Как ты сама часто повторяла, дитя, измена и предательство – любимые черты нашей большой семьи. В любом случае мне здесь больше ничего не нужно. Что вы с ней будете делать?
– Мы подумали, что Силкасу нужна компания.
Оссерк замер.
– Двое из Взошедших драконов в одной земле? Вы придумали суровое испытание для дома Азатов, доченьки.
– Скабандари захочет освободить ее? – спросила Менандор.
– Скабандари уже не в состоянии освобождать, – ответил Оссерк. – Даже себя самого.
Обе женщины застыли от удивления. Помедлив, Менандор спросила:
– Кто это сделал?
Мужчина пожал плечами.
– Какая разница? Скабандари кичливо полагал, что боги этого мира не в силах ему противостоять. – Он задумчиво посмотрел на дочерей. – Считайте это предупреждением, милые. Мать Тьма родила первых детей вообще без отца. И, что бы ни говорил Аномандр, они не были тисте анди.
– Мы не знали, – сказала Менандор.
– Теперь знаете. Ступайте аккуратно, дочки.
Удинаас смотрел, как высокая фигура уходит, и вдруг ахнул: очертания Оссерка начали расплываться, сдвигаться, менять форму. Распахнулись громадные, золото с серебром, чешуйчатые крылья. Мощным рывком дракон поднялся в воздух.
Сукул Анхаду и Менандор смотрели ему вслед, пока дракон не превратился в уголек на фоне темного неба.
Сукул хмыкнула.
– Странно, что Аномандр его не убил.
– Что-то сковывает их, ограничивает, о чем ни мы, ни кто-то другой ничего не знает.
– Не исключено. А может быть, все намного проще.
– То есть?
– Им нравится сама игра, – сказала Сукул, скупо улыбнувшись. – А если один убьет другого, удовольствию конец.
Взгляд Менандор упал на неподвижную фигуру Шелтаты Лор.
– А она? Она ведь взяла любовника из богов этого мира?
– На время. И родила двух ужасных детишек.
– Ужасных? Значит, дочек.
Сукул кивнула.
– Их отец все понимал с самого начала, поэтому и дал им такие имена.
– Да? И что же за имена?
– Зависть и Злоба.
Менандор улыбнулась.
– С этим богом я, пожалуй, встретилась бы как-нибудь.
– Наверное, ему не понравилось бы то, что мы намерены сделать с Шелтатой Лор. Более того, возможно, прямо сейчас он разыскивает нас, чтобы не дать нам отомстить. Соответственно, как выражается Оссерк, нам лучше поторопиться.
Удинаас увидел, что две женщины отошли от бесчувственного тела кузины.
Менандор посмотрела на сестру.
– Этот бог, любовник Шелтаты… как его зовут?
Ответ Сукул донесся словно издалека:
– Драконус.
После обе женщины превратились в драконов, величиной почти с Оссерка, – одна пятнистая, другая ослепительно белая. Пятнистая взвилась в воздух и кругами спустилась к телу Шелтаты Лор, ухватив ее когтистыми лапами.
Белая поднялась вдогонку за сестрой, и обе понеслись прочь. На юг.
Сцена перед глазами раба быстро померкла.
Удинаас по-прежнему сидел перед большим домом Сэнгара, держа в руке наполовину очищенную рыбу; рыбий глаз уставился на него беспокойным взглядом тупого удивления – этот глаз, или точно такой же, Удинаас видел все утро и весь день, а теперь, в сгущающихся сумерках, глаз снова смотрел – молча и безжизненно. Как будто Удинаас держал в руке вовсе не рыбу.
Просто глаза. Мертвые, бесчувственные глаза… И даже мертвые обвиняют.
– Хорошо поработал, раб. Достаточно.
Удинаас поднял взгляд.
Перед ним стояли Урут и Майен. Две женщины тисте, не пятнистые и не ослепительно белые. Просто чем-то похожие на тени.
В шаге позади них замерла Пернатая Ведьма, за ней другие рабы. Большие глаза Пернатой Ведьмы, полные тревоги, смотрели на Удинааса.
Удинаас поклонился Урут.
– Да, госпожа.
– Возьмешь мазь для рук, – сказала Урут.
– Спасибо, госпожа.
Процессия двинулась в большой дом.
Удинаас смотрел на рыбу, на ее глаз. Потом ковырнул его пальцем.
Сэрен Педак стояла под дождем на берегу, глядя на бесконечный поток воды, которую ливень превращал в колючую серую кожу; волны с шипением бросались на берег и таяли на гладких камнях.
Ночь выползла из вычурных теней, накрыв деревню шалью молчания и тьмы. Сэрен думала о рабах-летерийцах.
Ее народ был удивительно готов к капитуляции. Свобода была священным алтарем, к которому просители стремились всю жизнь, царапая ногтями гладкий пол, пока кровь не забрызгает блестящий безупречный камень; но этот алтарь оставался недоступным для смертных. Любая жертва была оправдана ее именем – священным именем свободы. И все же Сэрен знала, что богохульство – ложное преступление. Свобода – не бог, а даже если бог, если она обратила лицо к своим поклонникам, то выражение этого лица обманчиво.
Рабы-летерийцы не были должниками. Они выполняли понятные обязанности, получая за работу еду и кров. Они могли жениться. Рожать детей, которые не наследовали долги своих родителей. Число обязанностей не росло, не поглощало все время. В целом потеря свободы почти ничего не значила для ее сородичей.
Вот девушка по имени Пернатая Ведьма. Словно колдунья из далекого прошлого – нелепо одетая, зажатая, со странными, как все старинное, манерами. Она будто вышла из древних историй. Прирожденная заклинательница плиток, которая занимается гаданием, чтобы служить обществу, а не чтобы набить кошелек. Наверное, имя утеряло свое значение среди этих рабов. Судьба выкладывалась грязной, потрескавшейся дорожкой, разворачивалась ужасной мозаикой перед ней – женщиной-ребенком с прикрытыми капюшоном глазами, следящей за страшным ритуалом.
