– Будем надеяться, полегчало, – пробормотал Вифал.
Повернув голову, юноша большими влажными глазами уперся в Вифала.
– Что… где…
– На эти два вопроса я совершенно не в состоянии ответить, приятель. Давай выберем попроще. Меня зовут Вифал, когда-то я жил в Третьем городе мекросов. Ты оказался здесь – хотя не знаю где, – потому что мой хозяин этого пожелал. – Вифал, кряхтя, поднялся. – Встать можешь? Он ждет тебя – тут недалеко.
Юноша перевел глаза на трех нахтов.
– А это кто вообще? И вон тот – что делает?
– Бхок’аралы. Нахты. Называй как хочешь. Я вот так и называю. Тот, который вьет гнездо, – Пьюл, молодой самец. На это гнездо он потратил почти неделю – смотри, как старается, веточки прилаживает, водоросли укладывает, ходит вокруг и оценивает. Самец постарше, который наблюдает за Пьюлом, – это Ринд. Он уже готов веселиться, сам увидишь. Самочка, что прихорашивается на камне, – это Мейп. Ты появился очень кстати, приятель. Гляди.
Строитель гнезда, Пьюл, начал пятиться от сложного сооружения, виляя черным хвостом и качая головой. Шагах в пятнадцати от гнезда он внезапно сел, сложил руки и начал сосредоточенно изучать белесое небо.
Самка, Мейп, прекратила прихорашиваться, немного подождала и неспешно направилась к гнезду.
Пьюл напрягся, ему явно с трудом удавалось смотреть только на небо.
Дойдя до гнезда, Мейп чуть помедлила и бросилась в атаку. Ветки, трава и хворост летели во все стороны. За несколько мгновений гнездо было разрушено с дикой яростью, и Мейп помочилась на развалины.
Неподалеку Ринд катался по земле в неудержимом веселье.
Пьюл явно впал в уныние.
– Это было уже столько раз, что я со счету сбился, – со вздохом сказал Вифал.
– А откуда ты знаешь мой язык?
– Нахватался от торговцев. Своего рода дар, среди прочих даров, о которых я не просил. Думаю, ты будешь чувствовать то же самое, приятель. Пора идти.
Вифал посмотрел, как юноша с трудом поднялся на ноги.
– Высокий… Хотя видали и повыше.
Лицо юноши перекосилось от боли, и он согнулся пополам. Вифал подошел поддержать его, чтобы не упал.
– Это не настоящая боль, приятель. Фантомная боль и фальшивый страх. Борись.
– Нет! Она настоящая! Настоящая!
– Хватит. Выпрямись!
– Ни за что! Я умираю!
– На ноги, чтоб тебя!
Вифал грубо встряхнул юношу и подтолкнул вперед.
Тот качнулся, затем выпрямился и глубоко вдохнул. И начал дрожать.
– Так холодно…
– Худов дух, приятель, жара невыносимая! И с каждым днем все жарче.
Обхватив себя руками, юноша рассматривал Вифала.
– Сколько ты… живешь здесь?
– Дольше, чем хотелось бы. Порой выбирать приходится не тебе. Не тебе и не мне. Давай, наш хозяин теряет терпение. Идем.
Юноша запнулся.
– Ты сказал «наш»…
– Неужели?
– Где моя одежда? Где мои… А, неважно, лучше не вспоминать.
Трава цеплялась за ноги, пока они шли прочь от моря. Нахты старались не отставать, карабкаясь и прыгая, ухая и хрюкая.
В ста шагах впереди показался старенький, выцветший на солнце шатер. Клубы серо-бурого дыма вырывались из широкого входа; одна сторона полога была откинута.
В шатре виднелась фигура в капюшоне.
– Это он? – спросил юноша. – Твой хозяин? Значит, ты раб?
– Я служу, – ответил Вифал, – но я не принадлежу.
– Кто он?
Вифал оглянулся.
– Бог. – На лице юноши отразилось недоверие, и Вифал сухо улыбнулся. – Только знавал деньки получше.
Нахты остановились и сгрудились в кучку.
Последние шаги по выжженной земле, и Вифал отступил в сторону.
– Я нашел его на берегу, – сообщил он сидящей фигуре. – Успел раньше, чем ящерки-чайки.
Тьма скрывала черты Увечного бога, как и всегда, когда он вызывал Вифала. Дым из жаровни наполнял шатер и уносился наружу легким бризом. Шишковатая тонкая рука вышла из складок рукава и поманила.
– Подойди, – проскрежетал голос. – Садись.
– Ты не мой бог, – сказал юноша.
– Сядь. Я не мелочен и не обидчив, юный воин.
Юноша неспешно опустился на землю, скрестив ноги, и обхватил руками дрожащее тело.
– Холодно.
– Какую-нибудь шкуру гостю, Вифал.
– Шкуру? У нас нет никаких… – Он замолчал, обнаружив за спиной кучу медвежьих шкур.
Увечный бог подбросил семян в угли жаровни. Треск и дым.
– Мир. Согрейся, воин, а я поговорю о мире. История не ошибается, и даже самому ненаблюдательному смертному можно что-то втолковать, многократно повторяя. Ты считаешь, что мир – всего лишь отсутствие войны? Возможно, на поверхности это так. Но позволь описать тебе атрибуты мира, мой юный друг. Повсеместное и всеобщее притупление чувств, загнивание культуры, что выражается в растущем желании низкопробных развлечений. Истинными добродетелями – честью, верностью, жертвенностью – пользуются, как фальшивыми иконами, как призывом к дешевому труду. Чем дольше длится мир, тем чаще звучат эти слова – и тем меньше значат. Сытая повседневность ведет к сентиментальности. Все становится пародией на себя, и дух обретает… беспокойство.
Увечный бог помолчал, хрипло дыша.
– Печально? Позволь мне теперь описать то, что приходит на смену миру. Старые воины сидят в тавернах, рассказывая истории о бурной молодости, о прошлом, когда все было проще и яснее. От них не ускользает всеобщее разложение, они замечают потерю уважения – к ним самим, к тому, что они отдали ради короля, страны и соотечественников.
Нельзя, чтобы молодые забывали. За границами всегда есть враги – если не настоящие, то выдуманные. Из равнодушной земли выкапываются старые преступления. Неуважение, открытые оскорбления… хотя бы слухи. Внезапно обнаруженная угроза, которой не было прежде. Причина не важна – важно то, что война создается из мира; и как только движение началось, возникает необоримая инерция.
Старые воины довольны, молодые пылают усердием. Король пугается, зато теперь на него меньше давят внутренние проблемы. Солдаты достают масло и точильные камни. Кузни пышут раскаленным металлом, наковальни звенят, как храмовые колокола. Поставщики зерна, доспехов, одежды, лошадей – и много чего еще – облизываются в предвкушении прибылей. Новая энергия охватывает королевство, а несколько протестующих ртов заткнуть несложно. Обвинения в измене и казни без суда быстро убеждают сомневающихся.
Увечный бог развел руками.
